Христофоро Ди-Негро, последний консул Солдайи.
Последние годы генуэзской Солдайи.
1469-1475 гг.
Знаменитое ученое генуэзское общество «Societa Ligure di storia patria» издает по временам, под названием «Atti», сборник документов, относящихся к истории генуэзской республики. Этот сборник разделяется на отделы, между которыми, в VI томе, собраны акты и бумаги времен пребывания генуэзцев на берегах Черного моря от XIII по XV столетие. Из многочисленных этих архивных актов особенно выделяется своею важностью т.н. «Codice diplomatico delle colonie Tauro-Liguri la signoria dell` ufficio di S. Giorgio» (1453-1475).
В этом «Кодексе» помещена, в хронологическом порядке, вся переписка консулов и других чиновников Кафы и подчиненных ей колоний с «Попечителями» знаменитого генуэзского Банка. Здесь мы находим целые процедуры тяжебных дел и споров, пространные обвинительные и оправдательные акты, касающиеся действий тех или других правящих лиц черноморских колоний. Неурядица в делах правления, зависть и вражда партий, вероисповеданий и национальностей порождали множество доносов, из-за которых часто должны были оставлять службу и отправляться в метрополию честнейшие, ни в чем не повинные люди для своего оправдания пред судом. Этими распрями наполнены многие из дел Codice.
Один из членов Лигурийского Общества в VII томе «Atti» разбирает эти дела, выделяя из них шесть более выдающихся в историческом отношении, в статье под заглавием: «Discorso storico sulle quistioni private» (К сожалению, эти статьи без обозначения фамилии автора). Несмотря на высокий интерес, который представляют для любителя истории нашего Крыма эти «речи» генуэзского рецензента, нам невольно приходится ограничиться пока изложением здесь дела последнего солдайского консула Ди-Негро.
Для более ясного представления о некоторых деталях этих документов, позволяем себе, в виде вступления к их анализу, вкратце описать положение Солдайской колонии в последние годы ее администрации, именно: с 1469 по 1475 г.
I. Солдайский округ
Первая и важнейшая из второстепенных, зависимых от Кафы, генуэзских колоний на Черном море, бесспорно, была Солдайя. Хотя нет на это в истории никаких точных указаний, но можно предполагать, что учреждение ее было почти одновременно с основанием Кафы; еще много лет до уступки Оран-Тимур-ханом пространства земли на берегу Феодосийской бухты генуэзцам, итальянцы имели в Солдайе торговые конторы (фактории). Уже в 1250 году венецианец Андреа Поло, брат известного путешественника Марко Поло, имел в Судаке торговый дом.
Население солдайской колонии было довольно многочисленно, и задача консула требовала с его стороны неусыпной деятельности. Подведомственная ему территория с 18 деревнями простиралась от Коз до Алушты. Уступленная генуэзцам по договору с Тохтамышем в 1380 году, вся эта береговая полоса была населена греками и татарами, народом трудолюбивым, земледельцами, виноградарями, огородниками, овцеводами. Со временем к этому элементу присоединились армяне и итальянцы – торговцы, землевладельцы, арендаторы. Для религиозных потребностей жителей более многолюдных деревень, кроме мусульманских мечетей и джами, встречались христианские, греческие и армянские церкви и часовни, развалины которых до сих пор заметны в Козах, Судаке, Улу-Юзене, Куру-Юзене и др.
Из архивных документов банка св. Георгия не видно, чтобы татары вносили в солдайское казначейство какие-либо подати. Ими управлял так называемый «тудун», начальник-представитель хана, лицо весьма важное, с которым генуэзцы должны были считаться. Христианская часть населения – греки, армяне, итальянцы – платила в консульство повинность деньгами и натурой, преимущественно вином.
Какие именно деревни входили в район управления Солдайи, в договоре 1380 года не указано, хотя можно полагать, что они почти тождественны с деревнями, встречающимися еще в наше время в полосе от Алушты до Коз. На карте черноморского побережья, составленной венецианцами в VIII столетии, копия которой приложена к рукописи известного сочинения Н.Н. Мурзакевича, показаны только Коз, Судак, Ускют и Алушта. «Нельзя не сожалеть, – справедливо говорит П. Кеппен, – что эти местности не поименованы в договоре 1380 года». Некоторые ученые, Десимони в Генуе, Брун в Одессе, занимались после Кеппена выяснением этого вопроса и пришли к заключению, что 18 деревень (dixoto casay), уступленные татарами генуэзцам и принадлежащие к Солдайе, должны были быть одни и те же с теми, которые еще до заключения договора с представителем Тохтамыша между 1365 и 1380 годом были отняты у генуэзцев известным монгольским вождем Мамаем. Нельзя не признать также весьма правдоподобным мнение Кеппена, что «эти деревни те же самые, которые, после падения генуэзского владычества в Тавриде, вошли в район Судакского турецкого кадылыка». В своем «Сборнике» Кеппен их перечисляет в следующем порядке:
Кадылык Судакский:
Город Судак.
Деревни:
Алушта,
Шума,
Корбеклы,
Демирджи,
5. Улу-Езен,
Куру-Езен,
Кючюк-Езен,
Туак,
Ускют,
10. Капсхор,
Арнат,
Шелен,
Ворон,
Айсерес,
15. Кутлак,
Токлук,
Коз,
Таракташ,
19. Суук-Су.
К этому списку Кеппен прибавляет: «Если же в 1365 году к Судаку принадлежало 18, а в 1774 году 19 селений, то быть может, что одно в 1380 году, при заключении договора, было разорено и токмо в последствии времени возобновлено (напр. Капсхор – по словам Палласа, Капсхор значит «погорелое место»), или же одна из 19-ти деревень в XIV веке не принадлежала еще к округе Судакской. В последнем случае это могла быть Алушта или Суук-Су».
Это последнее заключение Кеппена положительным образом подтверждается некоторыми местами архивных актов «Codice», из которых явствует, что Алушта не входила в группу уступленных в 1380 году генуэзцам местностей. Ди-Негро, последний солдайский консул, в одном из своих донесений протекторам о разбойнических действиях генуэзских помещиков ему подвластного Ускюта в ущерб владельцу Алушты (al sigore di Lusta), видит в этих поступках повод к возникновению casus belli со стороны «оскорбленных пограничных владетелей Готфии» (dei vicini sovrani della Gozia): «и Боже упаси (e Dio non voglia), чтобы это случилось!»
Что касается до Суук-Су, то топографическое положение этой деревушки, лежащей между соседними с Судаком деревнями (Токлук, Коз, Таракташ, Кутлак), настолько естественно и тесно соединено с бассейном судакских вод, что, по нашему мнению, местность эта не могла не войти в административный район генуэзской Солдайи.
Относительно Капсхора позволяем себе заметить, что одно этимологическое значение его названия не может быть принято для доказательства его несуществования в XIV веке. Наоборот мы скажем, что благодарное в климатическом отношении и живописное топографическое положение Капсхора, при обильном количестве питьевой воды вблизи морского берега, может служить веским доказательством давнего существования этой татарской деревни. Если некогда, судя по значению ее названия, она была уничтожена пожаром, то очутившиеся без кровли погорельцы, несомненно, поспешили восстановить свои жилища на пепелище родных очагов.
Дальше в этой статье читатель встретит еще несколько названий деревень, существовавших в Крыму в XIV столетии и о которых упоминается в «Codice» св. Георгия. Одни из них сохранились до сих пор без изменения, названия других деревень преобразованы с татарского на итальянский лад, названия же третьих до того неузнаваемы, что теряешься в догадках при желании определить их географическое положение. Тщетно отыщете на нынешних картах Крыма такие названия деревень, как: Тасили, Отайхи, Карагай, Марти, Канака и др., 400 лет тому назад лежавших в окрестностях Судака, между тем как легко узнаете на средневековых картах Ортолаки (Ортолан), Сартана, Скути, Луста, Горзо, Ялита, Солдайя. Подобное исчезновение целых деревень из картографии области, испытавшей столько превратностей судьбы, видавшей столько племен и языков, не должно нас удивлять, хотя и нельзя нам не сожалеть об отсутствии каких-либо указаний их географического местоположения. В генуэзских документах об окрестных с Судаком местностях, как Шелен, Ай-Сава, Суук-Су, нет никаких намеков, между тем мы не можем допустить, чтобы эти селения не существовали при генуэзцах, в то время, когда население этой области было гораздо многолюднее, чем теперь. Вероятная причина этому та, что при генуэзцах эти места носили другие, греческие или латинизированные наименования, преобразованные впоследствии турецкими административными властями. Про Суук-Су, например, склоняемся думать, что эта деревушка и генуэзское урочище (casal) Caraghai тождественны, так как нынешняя казенная лесная дача Карагач находится тут же вблизи и господствует над Суук-Су и Таракташем. Как ныне, так и при генуэзцах, Caraghai была весьма незначительной деревушкой, состоявшей всего из пяти хижин (cinque miserabilissime capanne).
Такое же предположение можем мы сделать о местности Tassili, укрепленном замке, передовом бастионе между Солдайею и Ускютом. Где именно расположено было это генуэзское укрепление, трудно указать, так как нынешние названия этой полосы – татарские. Судя по выражениям, встречающимся в архивах Солдайи, Tassili был фортом довольно внушительным, с башнями, стенами и рвами, и потому должны были бы где-нибудь сохраниться, между Судаком и Ускютом, некоторые следы от этого важного сооружения (il forte di Tass li questo balnardo contro I nemici); между тем никаких других развалин на этом пространстве не встречается кроме Чобан-калэ. По нашему мнению, одиноко торчащая на пустынном холме над морем, между Капсхором и Ускютом, башня есть остаток бывшей генуэзской крепости Tassili.
II. Штат служащих в Солдайе
После Кафы, этой «жемчужины Черного моря», как ее называли некоторые иностранные писатели, приютившиеся вокруг нее меньшие по населению генуэзские колонии распределялись, по мере их важности, в следующем порядке: Солдайя (Судак), Чембало (Балаклава), Тана (Азов), Самастро (важный пункт анатолийского берега, недалеко от Босфора), Гозия (южный берег Крыма), Воспоро (Керчь), Савастополи (Сухум-Калэ), Синон, Требизонд и Копа (остр. Тамань).
Все эти колонии в административном, военном и финансовом отношении подчинены были каждая своему консулу-правителю, который, в свою очередь, состоял под верховною властью кафинского консула. Все решения и распоряжения каждого в отдельности консула направлялись в Кафу для просмотра и окончательной санкции консула и совета старшин (il consilio di anziani) таврической метрополии.
Консулы избирались в Генуе до 1455 года сенатом республики, после же этой даты правлением Банка св. Георгия. Согласно порядку, заведенному давнейшим законом, они избирались всего на один год. Так как в Генуе бразды правления государством часто менялись и переходили от одной партии к другой, то правители колоний назначались поочередно то из дворян, то из плебейцев. Хотя в архивах св. Георгия нигде не упоминается в буквальном смысле об этом законе, но из многих мест современных документов видно, что этот порядок был тождествен для всех местностей, подвластных правительству республики в Архипелаге, равно как в Сирии и на Черном море.
Об окладе содержания консулов из «Statutum Caphae» узнаем, что солдайский консул, например, получал ежегодно 50 сомм жалованья (ст. 466). Сверх этого казна платила ему, как воинскому начальнику (pro castellania), 25 сомм и столько же как управляющему гражданской, т.е. финансовой и юридической частью (pro massaria et capitania) (ст. 467 и 478). Кроме этого содержания строго запрещено было консулу извлекать для себя какие-либо другие доходы. Например, на основании ст. 470 положения, консул не смел заниматься ни виноторговлею, ни землепашеством под угрозою штрафа. Однако некоторые солдайские консулы, согласно данному им из Генуи праву, могли продавать из казенного погреба вино, но отнюдь не своим подчиненным, служащим в крепости, а только торговцам и исключительно большими партиями.
При своем назначении на должность солдайский консул должен был внести вперед в главную кассу Банка залог в 2000 венецианских флоринов. Эта цифра указана в рапорте за 1469 год, но в следующих годах она была еще увеличена. Кроме этого предварительного взноса, из суммы жалованья консула удерживался оклад за 13-й месяц, до прибытия на место в Солдайю следующего консула, за которым считалась эта сумма. (Как, например, случилось с консулом Агостино Адорно, 1460 год.) К этому консул вносил еще 100 лир налога на должность.
После исполнения всех этих обязательств, консул в торжественной обстановке, в присутствии всех собранных в зале палаты попечителей (curatares seu protectores), присягал над Евангелием на верность и беспредельную преданность правительству республики или Банку св. Георгия.
Как мы уже говорили, консул, согласно давно установленному порядку, избирался на один год. Между тем, по некоторым государственным соображениям, в последние годы генуэзского владычества в Крыму эта статья не всегда могла быть применена. Смотря по обстоятельствам, сами попечители увеличивали срок консульской службы до двух, даже до четырех лет, как это случилось с последним консулом Солдайи, Ди-Негро.
Власть консула или инвеститура его прав ограничена была пределами колонии, и обо всех своих действиях он обязан был сноситься с консулом или с высшими чиновниками в Кафе. Они и утверждали или кассировали его постановления. Они также передавали ему de jure распоряжения верховной генуэзской палаты. Случалось, однако, что попечители непосредственно присылали свои именные приказы заинтересованному титуляру. В 1457 году, например, консулы Солдайи и Чембало, вероятно, вследствие противозаконных действий их предшественников, получили прямо от попечителей разрешение отрешать своих подчиненных на некоторое время или даже совсем от должности. Преступные действия консулов и других служащих часто строго проверялись, как явствует из многих документов Codice.
Крепость состояла из двух частей или замков, верхнего и нижнего, святого Креста и св. Ильи, под начальством двух отдельных офицеров или кастелянов (subcastellani) с месячным жалованьем по 300 аспров каждому. Обязанностью кастелянов было безотлучно находиться на своих постах. Немедленно после захода солнца кастелян, под угрозою лишения жалованья или даже увольнения, обязан был находиться в пределах своего замка до рассвета (teneatur immediate post occasum solis se reducere in dicto castro, de quo exire non pessint tota nocte usque ad ortum solis). Назначенные на эту должность люди не могли быть из уроженцев или граждан солдайской колонии. Они так же, как и всякий служащий в крепости, не должны были происходить из сословия невольников или вольноотпущенников. Подчиненная им стража состояла в замке св. Креста из восьми, а в замке св. Ильи из четырех человек. Кроме этих унтер-офицеров, в двух замках, для дневных и ночных караулов в башнях и на стенах крепости, был взвод из 20 солдат (stipendiarii), на содержание которых отпускалось 2,170 аспров ежемесячно.
Полицейские обязанности исполняли восемь верховых аргузиев (arguxii) за 120 аспров в месяц на всех.
Кроме 2 служителей, получавших 40 аспров месячного жалованья, безотлучно при консуле состоял один оруженосец (cavallero), на обязанности которого лежало открытие и закрытие ворот крепостного торжища (qui teneatur facere aperiendi et claudiendi (sic) hostium bazalis soldaie) (ст. 477). Он получал 18 сомм кафинских в год.
На основании уставов 1387 и 1431 г. в Солдайе канцелярскую работу исполнял нотариус или писец (notaries seu scriba unus idoneus) за ежегодную плату в 20 кафинских сомм. Сверх этого ему полагалось взыскивать в свою пользу пошлину за составление для частных лиц нотариальных и прочих актов. Подобно тому, как консул назначался всего на год, так и этот канцелярский писец избирался местными гражданами только на время пребывания консула в Солдайе. К канцелярии (curia) причислен был еще (ст. 490) один чиновник для специального ведения дел на греческом языке (scriba unus litterarum grecarum), что указывает на значительную численность населения греческой национальности. Здесь же служил еще драгоман, знакомый с латинским, греческим и татарским языками (interpres unus sciens linguam latinam, grecam et tartaticam, qui teneatur fideliter interpretare) (ст. 488). Этот последний, в виду важности его обязанностей, получал солидное содержание в 150 аспров в месяц.
Медицинской частью заведовал (ст. 489) брадобрей-хирург (barberius doctus in arte cerugica), который, кроме вознаграждения за каждую им произведенную операцию, получал 180 аспров.
В мелких служащих для крепости не было недостатка, тем более что многие платили повинность натурою или трудом. Их контингент пополнялся постоянно тут же в Судаке из жителей колонии.
III. Христофоро Ди-Негро, последний консул Солдайи
(1471-1475 гг.)
Незавидно было положение этого честного, способного, деятельного и вполне достойного солдайского правителя, боровшегося мужественно до последнего вздоха за правду и верность своему долгу. Четыре года, не покидая своей скалы, боролся Ди-Негро с законом в руках против окружавшей его со всех сторон полной несправедливости. Не ради почестей и наград боролся он со всею энергиею неподкупного и непоколебимого судьи. Торжество закона и правды считалось для него высшею наградою. После четырех лет борьбы пером и словом он, если верить летописцам, умер с мечом в руке, во главе последних защитников крепости св. Ильи, на паперти часовни своей Солдайи.
Дворянин Христофоро Ди-Негро избран был консулом Солдайи советом попечителей Банка св. Георгия 27-го августа 1471 года на место отъезжавшего на родину плебейца Бартоломео Сантаброджио и немедленно вступил в управление колонии, хотя патент его датирован 13-м июля 1472 года. По важным политическим, как внешним, так и местным, причинам, закон об ограничении одним годом консульской службы не мог быть для него в точности соблюден, и Ди-Негро получил приказ сохранить свой пост еще на год. В следующем 1473 году, несмотря на почти невозможное исполнение его распоряжений, верховный совет Банка избрал в солдайское консульство плебейца Мелькионе Джентиле, который, вероятно в виду физической невозможности занять этот пост, от этой чести отказался и остался в Генуе. Таким образом, Христофору Ди-Негро невольно пришлось дальше вести дела колонии до дня последней борьбы, т.е. до появления под стенами крепости св. Ильи полчищ Ахмета-Гиедика паши. В эти последние годы (1470-75) совет попечителей делал все возможное для поддержания сношений со своими колониями на Черном море, но условия для этого стали все более и более невыполнимыми. Султан Магомет II закрыл Дарданеллы для генуэзских судов. Уже давно кафинский совет правителей не был в состоянии вести правильную переписку с Банком: турки, в союзе с татарами, все более теснили генуэзские владения на Черном море (omnia nostra loca maris Majoris). Уже 2-го апреля 1462 года кафинский совет и консул Рафаэле Монтероссо отправили посольство, с просьбою о покровительстве, к польскому королю Казимиру. В своем послании кафинские правители подробно излагают печальное политическое положение Черноморья, частью уже завоеванного турками, частью преданного на неминуемую гибель. Умоляют они Казимира спешить на помощь христианам (nos cristiani in medio infidelium, quod est mirabile, constituti). Один еще остался город Кафа, да две крепости (Солдайя и Чембало) для защиты интересов христианства на Черном море (nos, hoc est caffa, sola cristianorum urbs cum duobus nostris oppidis in hoc toto mari pontico remausimus). В случае принятия королем их просьбы уговорить султана и повлиять на татарского хана, правители обещают помочь ему всем возможным, и деньгами и делом (in omni denique re, sive cum pecunia, sive per opera, per quam hobis, hoc est caffa, auxilia et favores preberi possunt). Но каждый день приносил новые тревоги. Из Италии, равно как из Крыма, гонцы с поручениями отправлялись сухим путем; одни умирали в дороге, другие через пять-шесть месяцев с трудом добирались до назначения. Консул Ди-Негро, в солдайском замке св. Ильи, с высоты своей скалы, несмотря на столь затруднительное положение, не унывал и, как ни в чем не бывало, продолжал управлять своим округом, взимал подати, составлял нотариальные акты, судил, наказывал и прощал, вел оживленную переписку с Кафою.
В самом деле, в это время для честного правителя, чтобы удержать в рамке закона столь разношерстное и беспокойное население, требовалось немало энергии и административной способности. Споры и тяжбы с казною, особенно из-за уплаты податей, шли без конца, и часто приходилось консулу прибегать к принудительным мерам против отказов бессовестных плательщиков. Процессы о внесении повинностей некоторыми богатыми землевладельцами тянулись по несколько лет. Беднейшие из крестьян, не будучи в силах внести десятину натурою или деньгами, обязаны были по закону, несколько дней в году, осенью или зимою, исполнять должности ночных часовых на башнях и стенах крепости. Другие, по мере своих способностей, работали в казенных виноградниках, собирали виноград и давили вино, или исполняли работы плотников, колесников и т.п. Упрямых должников при этом во всех колониях встречалось немало. Чувствуя бессилие своих правителей, некоторые генуэзцы-землевладельцы и арендаторы всеми путями старались оттягивать платежи. Они, быть может, были тайно осведомлены о шатком положении колоний: «за что, – говорили они друг другу, – нам платить Банку деньги, когда завтра явится турок, который все заберет себе?»
Не только в Солдайе, но и по всему черноморскому побережью, в генуэзских колониях, оставленных метрополиею, так сказать, на произвол судьбы, господствовала величайшая анархия. Бессильные части администрации враждовали между собою, и этим раздором пользовались недобросовестные колонисты. Честный – их было очень мало – чиновник, судья, сборщик податей встречал у своего начальника только отказ или молчание. Бедная часть населения, и без того уже сильно страдавшая от неурожая 1463-1464 гг., очутилась в полном произволе полицейских и судебных чиновников-взяточников. Хлеб сильно вздорожал. Ощущалась сильная нужда и во всех остальных жизненных припасах, и неоткуда было их достать (viso etiam manchamentum victualium quod habemus). При столь печальном положении вещей неудивительно становится для нас, что множество искателей быстрой наживы, мошенников и хищников, презирали законы и не признавали никаких властей, тем более, когда среди этих последних находили они покровителей и соучастников.
В самой Кафе эти охотники до чужого и казенного добра встречали в своих действиях упорное противодействие в зорком наблюдении за ними некоторых местных высших правителей. Во второстепенных же колониях, отдаленных от центрального надзора правосудия (Кафа), встречалось немало таких «кулаков», имена которых сохранила история.
В первые годы управления генуэзскими колониями в Хазарии Банком св. Георгия (1455-56), около Дуная, напр. близ Килийского устья и недалеко от Мокастро (Мокастро – ныне Аккерман), в замке Лериче, жили четыре брата Сепарега, граждане Генуи. Обладая громадным богатством, Сепарега возбудили зависть в жителях Мокастро, которые, в числе до шестидесяти, прикинувшись рыболовами, подплыли к Лериче, ворвались в него, овладели замком с братьями Сепарега и похитили 10,000 венецианских дукатов. Ни молдавский господарь Петр IV, властитель Мокастро, ни Банк св. Георгия, ни консул Кафы, к помощи которого обратились потерпевшие, несмотря на все увещевания и требования, не могли возвратить Сепарегам утраченный замок. Об исполнении решений воеводы, Банка и кафинского консула никто не заботился. Посланной из Кафы в Днепровский лиман галере оказан был самый неприязненный прием, и Лериче так и остался во владении грабителей (Записки Имп. Од. О. И. и Д. Т.VIII – «Четыре года Кафы, 1453-56», Мих. Волков. 1874).
В то же время (в 1457 году) на берегу Азовского моря другой генуэзец, Илларион Марини, приобрел замок Базиар. Марини должен был на некоторое время отправиться по делам в Кафу. Он поручил охрану своего имения капитану Джиовани Бозио, по тогдашнему выражению «condottiero d`una compagnia di ventura». Управляющий, подговорив шайку из подобных ему головорезов, провозгласил себя властелином Базиара. Марини обратился за покровительством к консулу в Кафе. Две галеры с двумя ротами вооруженный людей под начальством Якопо ди-Каруа и Антонио Джентиле, отправлены были в Азовское море для освобождения Базиара и наказания грабителей; но неурядица настолько господствовала во всем в это время у генуэзцев, что одна из этих галер взбунтовалась и скрылась в Трапезунде, другая же, на которой находились начальники экспедиции, осталась покорною законным властям, овладела после упорной борьбы замком и возвратила его Иллариону Марини.
Можно было бы предполагать, что в Солдайе, отстоящей всего на несколько часов плавания от Кафы, подобные факты не могли случаться. Однако под покровительством высших представителей закона в Кафе, с помощью подарков и взяток, там действовали «кулаки» братья Гуаско. С ними и столкнулся на поле правды и законности последний консул Солдайи, Христофоро Ди-Негро.
Среди документов, хранящихся в генуэзском архиве св. Георгия, находится пространная переписка консула Ди-Негро со своими начальниками, протекторами Банка, и с тогдашним консулом Кафы Кабелла, переписка, касающаяся судебной тяжбы его с владельцами деревни Ускют (Scuti), братьями Андреотто, Деметрио и Теодоро, сыновьями покойного Антонио Гуаско.
Это дело, возникшее много лет еще до вступления Ди-Негро в должность, затрагивающее географическую сторону нашего Крыма, а также отчасти и международное право XV столетия, пространно разбирается по документам в VII томе, ч. II, актов Лигурийского общества. Эта судебная хроника (Discorso storico sulle quistioni private) довольно ярко рисует нравы того времени в поселениях на южном берегу Крыма. Процесс этот, упорный, полный сарказма и презрения к закону со стороны братьев Гуаско, полон стойкой энергии, основанной на законе и преданности к верховной власти со стороны консула.
Уже давно, вероятно, еще до 1431 года, т.е. до подтверждения татарским ханом договора 1380 года с Банком, Ускют принадлежал фамилии Гуаско. Эти богатые помещики постепенно, законным или иным путем, расширили свои права на соседние деревни и земли вдоль берега от Алушты почти до Судака и вглубь материка до Яйлы и Карагача. Благодаря халатности, быть может, и бессовестности кафинских и солдайских прежних властей, татары, греки, армяне, жившие на этих землях, большею частью очень нуждавшийся народ, были совсем закрепощены этими маленькими феодалами. Их тираническое обращение с поселянами не имело пределов. Средневековые понятия о правах землевладельца над своими вассалами, хотя и в малом размере, обрисовываются здесь довольно осязательно. Считая себя почти независимыми господами принадлежавшего им пространства земли, братья Гуаско, без уведомления о своем намерении местных властей, с целью полного закрепощения себе своих людей и провозглашения себя совершенно независимыми князьями, учредили в Ускюте суд с правом жизни и смерти над подчиненными. Для более осязательного выражения этого права, они приказали воздвигнуть в Ускюте, на видном месте, виселицы и позорные столбы. Сверх этого, они распорядились поставить на границе своего имения, на дороге в Судак, рогатки под надзором стражника.
Получив уведомление о таком бесцеремонном превышении власти со стороны подведомственных ему помещиков, Ди-Негро тотчас развернул все имевшиеся в его распоряжении силы. В своем анализе этого криминального процесса XV столетия, итальянский рецензент довольно колоритно изображает картину этой бури в чаше воды:
«Куда же так торопливо стремятся по крутым тропинкам горы эти с ног до головы вооруженные люди?.. Их семь человек, оргузиев и стипендиаров, под начальством унтер-офицера, названного тогда кавалером, с приказом от консула поскорее достичь местности, названной Scuti, и разрушить огнем или другим аргументом рогатки, виселицы и позорные столбы, воздвигнутые помещиками Гуаско. Сверх этого, в случае сопротивления со стороны кого бы то ни было из братьев, кондоттиеро имел поручение потребовать уплату тысячи сомм в пользу казны и немедленно возвратиться в Солдайю и донести обо всем начальству.
На недалеком расстоянии от Ускюта, на половине косогора, в местности под названием Tassili (ныне «Чобан-Кале»), солдаты встретили Теодоро Гуаско, который, приблизившись, спросил о причине их появления в его поместьях без его разрешения. На их ответ Теодоро, нахмурив брови и повелительным тоном, приказал солдатам вернуться домой, ибо он и его братья не признают другой власти кроме кафинского консула, и наотрез отказался уничтожить виселицы. «Мы, братья Гуаско, признаем только одну Кафу и отнюдь не желаем знать какую-то Солдайю, куда, впрочем, отправлюсь поговорить лично!»
На это кавалер, строго придерживаясь данного ему приказа, требует от Теодоро штраф в тысячи сомм. Уступает он только вооруженной силе, состоящей, с Теодоро во главе, из сорока молодцов (tenentes arma et baculos longos), которые загораживают ему доступ в Ускют, и возвращается обратно в Солдайю. Только поздно вечером 27 августа 1474 года постучался он к запертым воротам крепости св. Ильи и изложил просто, но подробно, о нанесенном ему оскорблении.
Ди-Негро при рассказе кавалера сильно вспылил. Нет, он безнаказанно не потерпит удара, нанесенного его консульскому званию. Он тут же приказывает своему писцу потребовать от непокорных Гуаско предъявление ему, солдайскому консулу, в трехдневный срок, документального доказательства их непосредственной зависимости от кафинских властей. До истечения этого срока он, Ди-Негро, объявляет Теодоро Гуаско подлежащим штрафу в 1000 сомм, как подданным, сопротивившимся верховной власти Банка св. Георгия в лице его консула».
Между тем срок проходил, и в Солдае не получалось никакого ответа. Теодоро к консулу не явился, но известил об инциденте своего младшего брата Андреотто, жившего в Кафе, и просил постараться прекратить иск.
Андреотто имел в Кафе связи в правящих сферах, и его ходатайство было настолько успешно, что провизоры, совет старшин и даже консул Кабелла отправили немедленно в Солдайю гонца с письмом на имя Ди-Негро.
В этом документе приказывается Солдайскому консулу временно приостановить иск и снять штраф, дабы дать кому надлежит время разобрать бумаги братьев Гуаско, находящиеся в кладовой суда и могущие служить доказательством их привилегий: впрочем, суд не находит теперь времени разбирать это дело «ob occurantes occupationes».
Здесь дело принимает новый, более острый оборот. Инцидент между солдайским судьею и братьями Гуаско остается пока нерешенным, но столкновение на почве закона завязывается между двумя консулами, Ди-Негро и Кабеллою, между дворянином-подчиненным и начальником-плебеем, так сказать, между гордым гвельфом и упрямым гибеллином.
Вот содержание возражения Ди-Негро:
«Мы только что получили ваше вчерашнее письмо, о magnifice Consul et resptctabiles Provisores, из коего явствует, что Гуаско сильно жалуются на нас за отправку нами нескольких солдат в деревни Tassili и Scuti для исполнения наших приказаний.
Что касается протеста братьев Гуаско на наши административные притязания на Tassili, это положительная ложь, наглая и бессовестная, потому что мы имеем в руках законное доказательство бесспорности нахождения этой местности в районе нашего ведения.
Мы послали в Scuti своих солдат с поручением разрушить виселицы и позорные столбы, воздвигнутые Гуаско без всякого с их стороны законного права и в ущерб власти св. Георгия. Мы требуем, чтобы Теодоро уплатил наложенный на него на основании закона штраф в тысячу сомм, за его насильственное сопротивление нашей воле и за оскорбление, нанесенное им званию, пожалованному нам верховною властью.
Вы нам предлагаете отсрочить судебное решение до просмотра вами этого дела в частном совете (in consilio privato). Из уважения к вашей начальствующей власти, мы согласны на 10-дневную отсрочку. Сверх этого, просим вас сообщить ваше по этому делу мотивированное решение, дабы мы могли знать, чем придется нам руководствоваться в будущем. Позволяем себе напомнить вам взвешивать должным образом и законную сторону дела, и права и преимущества Банка, нашу компрометированную честь, равно и кары, которым, согласно правящему нами кодексу, должны подвергнуться те, которые тормозят правильный ход правосудия.
И мы глубоко убеждены в том, что вы это сделаете, ибо мы намерены свободно и твердо поддерживать свою власть. Ведь Гуаско, как и все те, которые (приходится в этом сознаться) благодаря своему состоянию и своим многочисленным соучастникам в Кафе, считают себя выше закона, должны подчиняться установленной власти наравне со всеми другими, кто бы они ни были».
Это, поистине сказать, горделивое письмо не вызвало скорого ответа, какого требовал Ди-Негро. Он опять, 6-го сентября, пишет одному Кабелле, спрашивая, получил ли он его письмо. Далее просит он прислать копию актов, заключенных между Банком св. Георгия и господами Гуаско. Он повторяет сказанное уже в предыдущем письме, что ему желательно знать, чего держаться по отношению к таким помещикам; впрочем, он объявляет, что как консул, он будет исполнять быстро, пунктуально, справедливо и честно букву закона. Про Tassili, он вполне убежден в своей правоте, но относительно Scuti, не имея в руках необходимых документов, пока воздерживается от всякого предварительного утверждения.
Для усиления своей аргументации Ди-Негро прибавляет, что татары деревни Scuti, со времени управления страной генуэзскими законами, постоянно подчинялись юридическому ведению Солдайи, и тамошние консулы отправляли в Scuti правосудие, разбирали тяжбы, составляли договоры и т.п., как явствует из хранящихся в шкафах солдайской канцелярии многочисленных актов и книг.
Наконец получается от Кабеллы ответ, но какой? Такой, какого несчастный Ди-Негро не ожидал. Начальник предписывает ему вооружиться терпением и подождать окончательного решения дела о Гуаско «до более свободного для него, Кабеллы, времени»: «Sumus in aliis negotiis arduis valde impediti», и в настоящую минуту «non possumus cogitare in causis predictis». Другими словами, в Кафе Андреотто Гуаско ухитрился затормозить дело и отложить в долгий ящик всю процедуру.
О возможности получить когда-нибудь сообщение необходимых документов и тысячи сомм штрафа теперь (1475 г.) нечего было и думать.
На этом, к сожалению, заканчивается глава «Codice» об этом интересном юридическо-административном состязании. Очевидно, настали уже дни, когда Ди-Негро и Кабелле пришлось заботиться о чем-то более существенном.
Кабелла был вполне прав, оговорившись заботами первой важности. Над горизонтом Кафы надвигалась, все более и более сгущаясь, черная грозная туча, из которой, через два-три месяца, должна была разразиться страшнейшая, все сметающая пред собою буря. Кабелла сознавал, что вопрос о неприкосновенности территории генуэзских поселений на Черном море был для метрополии важнее, чем решение недоразумения солдайского консула с помещиками деревни Scuti.
Одновременно с этим, Ди-Негро ведет еще другой процесс, чисто административного свойства, более принципиальный, чем выгодный для казны. Тем не менее, он прилагает в этой борьбе все свои силы и знания, ведет объемистую переписку со своим прямым кафинским начальством и даже с протекторами Банка. Видно, что он задался целью во что бы то ни стало восторжествовать. Это дело является для него скорее делом чести, полем юридического состязания. Его самолюбие, как правоведа и консула, сильно затронуто. До глубины души убежденный в своей правоте, он отстаивает шаг за шагом интересы св. Георгия.
В полном разгаре борьбы с братьями Гуаско и совершенно неожиданно для консула, возник спор с жителями деревушки, расположенной в горах, недалеко от Солдайи. Ди-Негро называет эту местность Caraghai`ем. В географической номенклатуре нашего современного Крыма точно такого названия местности не встречается, но мы выше уже высказали наше предположение о том, что генуэзское Caraghai и татарское Карагач у П. Кеппена тождественны. В процессе Ди-Негро, между прочим, указывается, что Caraghai состоит всего из пяти хижин, из которых две были обитаемы и три были простые хлева. В них расположились 10 душ мужского пола, 2 души женского пола и 1 лошадь; очевидно, место было весьма незначительно. Стоило ли, в самом деле, ломать копья, тратить столько времени и энергии ради спасения в пользу богатейшего Банка нескольких десятков аспр? Как бы то ни было, вдруг, без всякой видимой оговорки, летом 1474 года, бедняки греки, жители Caraghai`я, отказались внести в солдайское казначейство свою мирскую подать.
На каком основании? – воскликнул Ди-Негро, и пошел представитель высокочтимого и светлейшего Банка писать в Кафу и в Геную бумагу за бумагою.
Карагайцы, подстрекаемые ускютскими помещиками, наотрез отказывались платить оброк, мотивируя свой отказ тем, что, мол, они в Caraghai`е почти не живут, что они большую часть года проводят в окрестных деревнях Ortolaco, Sartana, Otaihi (итальянский рецензент замечает, что, по мнению Дессимони и Бруна, эти три деревни были татарскими, не населенными генуэзцами или их подвластными, и не входили в счет 18 уступленных им деревень) на поденную работу, что они пребывают в Caraghai`е только несколько недель весною ad laborandum in foeno et seminandum, что эта земля весьма неплодородна и не может их прокормить, что в этом году полный неурожай и что во всяком случае Caraghai зависим от Кафы, а отнюдь не от Солдайи.
Нашла, как говорится, коса на камень. Если солдайский гибеллин был упрям, то и карагайцы были тверды и непоколебимы, как таракташские утесы. Они обращаются с прошением к консулу Кабелле. Их ходатайство в Кафе поддерживает младший брат Гуаско, Андреотто. Кабелла предписывает своему подчиненному повременить с решением дела до приезда в Солдайю массария Оберто Скварчиафико, который имеет отправиться туда для раздачи жалованья стипендиариям. Скварчиафико рассмотрит тогда «и мотивы, и смысл, и права непокорных карагайцев».
Своим ответом Кабелла только подлил масла в огонь. Упрямый Ди-Негро возражал, что карагайцы, правда, большую часть года в своей деревушке не живут, но имеют там оседлость. Почему им не платить налогов наравне с жителями других соседних деревень? В татарских местностях Ortolaco, Otaihi, Sartana и пр. живут уроженцы Солдайи, которые, по возвращении от полевых работ восвояси, участвуют в ночной страже в крепости и аккуратно, безропотно платят оброк.
Заметим здесь попутно, что Ди-Негро в этой процедуре высказывается ярым поборником не только мало распространенной, но еще менее применявшейся в это время в Европе юридической аксиомы: «Все равны пред законом!» Он прибавляет, что мотивы отказа карагайцев ему неизвестны, да и не желает их знать. «Dura lex, sed lex!»
«Я созывал, – пишет он еще, – в мою канцелярию всех мужчин этой деревни – должно быть, их мало было, если они все могли собраться в таком тесном помещении, – и они единогласно подтвердили, что никакой жалобы они не подавали, что они охотно согласны внести десятину. Что это значит? Быть может, г. консул, к вам явились жители другой местности, подстрекаемые (stimulati) влиятельными братьями Гуаско, люди, закрепощенные этими помещиками, коварства которых следует остерегаться («quorum insidiis advertere placeat»)?
Подожду еще десять суток для взыскания штрафа с Теодоро, – повторяет он, – после чего желаю иметь руки развязанными и действовать со всею строгостью правосудия; впрочем, вы, г. консул, быть может, пожелаете сами рассмотреть это дело, под вашим личным председательством? В таком случае, если вы настаиваете, ut coactus desistam, уступлю; но тогда вся ответственность за последствия пред высшею властью должна пасть на вашу голову. «Dura lex, sed lex».
Чувствуется, что тут говорит с полным убеждением истинный защитник закона, до глубины души преданный миссии, ему предначертанной.
Оригинально, однако, в столь серьезной по совершенно частному предмету процедуре, на этой же бумаге, ex abrupto, встретить следующую интересную и характерную приписку Кабеллы:
«Пришлите, пожалуйста, немедленно в Кафу шесть из лучших ваших солдайских каменщиков, не трогая тех, которые ныне заняты ремонтом ускютской крепости: они там вам нужны».
«Вы просите каменщиков для Кафы, – таким же способом отвечает на деловой бумаге Ди-Негро. – Представьте себе, что не могу уделить вам ни одного. Они в настоящую минуту все до единого заняты у меня закреплением фундамента большой башни, которой угрожает падение.
(Недавно, в 1899 году, часть этой башни судакской крепости обрушилась. В деле Ди-Негро упоминается о том, что при консульстве Gaffredo Lercari (1471-72 гг.) на реставрацию укреплений Солдайи ассигновано было три тысячи аспров, а на исправление консульского дворца palazzo десять тысяч.)
В виду грозящей опасности, все рабочие силою оторваны от виноделия. Прошу извинения, если я должен вам ответить отказом, но как только эта работа окончится, то сколько их будет, представлю к вашим услугам. Вы, конечно, не захотите беспокоить тех, которые ныне заняты в Tassili, так как этот бастион служит нам передовою защитою от врага.
(Здесь идет речь о ремонте укрепленного замка (il forte) Tassili. Братья Гуаско владели землею с замком (castello) того же имени.)
Понятно, чем сильнее будут наши вооружения, тем легче будет для нас задача защиты государства. Кланяюсь».
Проходит целый месяц, и Ди-Негро опять пишет Кабелле и настаивает на окончательном решении дел о Гуаско и Caraghai`е. Массарий Оберто Скварчиафико приезжал в Солдайю с двумя чиновниками казначейства. Ди-Негро пишет, что в присутствии этих ревизоров явились два жителя Caraghai`я «quorum unus crat papa», – т.е. священник греческого исповедания. Эти два представителя «общины» просили освободить их от десятины и взыскивать ее, по-прежнему, – «sicut ante» – с их «патронов» Гуаско. Тут немедленно воспользовался аргументом ad hominem наш цивилист Ди-Негро. «Значит, Caraghai – земля братьев Гуаско, и жители ее действуют по указаниям этих «маленьких тиранов» (tiranelli); значит, дело, возбужденное еще бывшим консулом Кафы Батистом Джиустиниани, переданное ему, Ди-Негро, при вступлении в должность «in rem non judicatam», до сих пор «насильственно, умышленно тянется!..»
Из этого письма очевидно, что наш консул, ревностно стремясь к безукоризненному исполнению данных ему полномочий, не был намерен уступать даже приказанию своего прямого начальника, если этот последний мало-мальски отступит от закона. Вооруженный вескими данными, он опять бросается в бой и никого, даже себя, не щадит. Он заметно любит контроверсию, спорит с законом в руках и пускает язвительные насмешки по отношению к противнику. Подобные приемы могут казаться хорошими там, где обвинитель уверен, что найдет в суде поддержку; но острые стрелы часто обращаются на самого стрелка, и тогда поражение бывает для него весьма чувствительно. Это именно и случилось с нашим консулом.
Несмотря на тяжелые политические обстоятельства, теснившие Кафу со всех сторон, на заботы о ремонте защитных стен и башен города, на недоразумения с татарами и армянами (дела о земском начальнике из татар, Эминехе, и о выборе епископа для армян – две из главных причин падения Кафы), консул Кабелла 4 сентября 1474 года созвал общий совет старших и массариев города Кафы. В этом заседании окончательно были рассмотрены спорные вопросы, возникшие между солдайским консулом с одной стороны и братьями Гуаско и жителями Caraghai`я с другой. Пред этим арсеналом предстали братья Теодоро и Андреотто Гуаско и предъявили нотариальным порядком заключенный между ними, Гуаско, и светлейшим Банком св. Георгия и городом Кафой договор.
Суд единогласно постановил: «Солдайскому консулу, Христофоро Ди-Негро, в его притязаниях взыскивать оброк и другие налоги с жителей деревень Tassili, Scuti и Caraghai отказать. Признать законным договор о правах владельцев Гуаско на эти земли с Банком и общиною. В противном случае поступать с Ди-Негро законным порядком».
На этом же листе, вслед за подписями консула и судей, следующая оригинальная приписка: «Vobis copiam facient ipsi de Guasco».
Какая же была цель подобной приписки? Хотел ли Кабелла этим унизить гордого подчиненного гибеллина, или увенчать лаврами главы его богатых, влиятельных противников? Трудно теперь сказать, но во всяком случае Гуаско не преминули поспешить препроводить Ди-Негро копию осуждавшего его вердикта.
Казалось бы, что консул должен был на этом успокоиться, так как дело перешло «in rem judicatam». Однако Ди-Негро не был из таких, которые сдаются без сражения.
На этот в окончательной форме формулированный приговор, посланный из Кафы 12 октября, воинственный консул 12 ноября сердито отвечал:
«Немало удивляюсь, что вы, господа, признали доброкачественными и справедливыми акты за подписью бывшего консула Батиста Джиустиниани, явного покровителя г. Гуаско. Жители Caraghai`я, собственно говоря, жители Солдайи. Вот уже много лет они не платят налогов и переселились в Caraghai с единственной целью избегнуть платежа оброка. Вот почему, не прибегая к другим инстанциям, мы их принудим, как и всякого подданного Банка, покориться закону: «Continuo angarias fiery fecimus et solutions excebiarum persolvi».
Желая чем-нибудь прикрыть свое неповиновение постановлению суда, Ди-Негро следующими строками оканчивает свое письмо Кабелле: «Собираюсь созвать группу свидетелей из коренных жителей Солдайи, которые докажут мое право взыскать оброк с крестьян Caraghai`я и что эти самые Карагайцы исполняли этот долг еще несколько лет тому назад. Вы будете, г. консул, иметь в руках декларацию, закрепленную присягою этих людей, и не сомневаюсь, что вы не откажете еще раз просмотреть вашу сентенцию. Вы тогда убедитесь, что я, консул солдайский, поступил в этом деле добросовестно и справедливо».
Через пять дней Ди-Негро созывает в замок св. Ильи четырнадцать из старейших живущих в Солдайе карагайцев, которые, согласно его предположению, должны были, по наставлению братьев Гуаско, «искажать истину» («conantur contra veritatem convertere ipsos pro eorum hominibus»). Оказалось, что эти люди признались в том, что все они обязаны платить оброк и исполнять службу в крепости, наравне с остальными жителями Солдайской колонии. Это показание подтвердили под присягою тринадцать греков, что они еще несколько лет тому назад видели присутствующих здесь карагайцев живущими в Судаке с женами и детьми. Они прибавили, что Caraghai местность пустынная, и что эти люди отправляются туда только на время сенокоса.
На это донесение консул Кабелла не ответил, и понятно: постановление суда уже последовало в окончательной форме, «in rem judicatam». Между тем совет старшин, за подписью Кабеллы, отправил в Геную жалобу на действия Ди-Негро. Об этом последний вскоре, вероятно, узнал, потому что в архивах св. Георгия находится пространный, обстоятельный рапорт солдайского консула на имя протекторов, помеченный датой 21 декабря 1474 года. В нем консул пишет обо всем, что происходило в колонии. «Он себя не защищает, так как совесть его, как подчиненного, чиста. Для него, юриста, представителя верховной власти учреждения (Ufficio) св. Георгия, закон выше всего. Быть может, как человек, он ошибается, «errare humanum est», но свой долг чиновника он исполнил».
Во избежание повторения уже изложенных нами фактов, позволяем себе, для полной характеристики интересной личности Ди-Негро, передать здесь заключительные слова его рапорта:
«Я только теперь убедился в том, что разум против силы ничто. Широко открываю пред вами, светлейшие гг. протекторы, свои раны, дабы вы могли поскорее пособить моему горю.
Сыновья покойного Антонио Гуаско ворвались в район моего управления и в настоящее время продолжают присваивать себе земли в ущерб вашего владения. Обращаюсь к кафинскому магистрату: это еще хуже. Гуаско имеют над официалами колонии давящую власть. Им во всем покровительствуют, потому что они ни денег, ни других подарков не щадят, et dant in modum quod subvertunt justiciam. Вследствие такого влияния Гуаско, мои предшественники не посмели к ним коснуться. Ведь теперь в Кафе ни один свидетель не решается в суде дать показания против них. Гуаско дерзают утверждать, что они вовсе не зависят от солдайского консула, что ими регламентирует одна Кафа. Это потому, что в Солдайе ежечасно нам известны их действия, между тем как в Кафе, местности далекой, предъявление повестки затруднено, да впрочем, там им протежируют все, там добиваются они и законного и незаконного «justum et injustum». Вот почему является для вас крайняя необходимость немедленно приступить к разбору моего дела, ибо вам всегда приятно слышать, что ваш народ пользуется справедливым управлением и не подвергается никакому насилию».
Таким гордым и откровенным тоном продолжает Ди-Негро свою защитную речь на доносы Кабеллы. Этот доклад настолько пространен, что нам немыслимо, во избежание длиннот, оговорок и повторений, передать его здесь in extenso. В нем Ди-Негро касается не только вопросов о своих собственных действиях, но он берется еще оспаривать почти все обвинения, взведенные на бывших кафинских консулов Гоффредо Леркари и Батиста Джиустиниани.
(Б. Джиустиниани, способнейший, честнейший консул Кафы 1473-74 гг., оклеветанный братьями Гуаско, консулом Кабеллой и массарием Оберто Скварчиафико (предателем Кафы, за деньги выдавшим туркам ключи города), был предан суду и приговорен в Генуе. В этом деле особенно ощущается, каким влиянием пользовались братья Гуаско.)
«Этот последний, несмотря на свою блестящую и честную деятельность, был, как и я, оклеветан, осмеян и предан суду. Но будьте предусмотрительными! Ждите, умоляю вас, моего возвращения на родину, по истечении срока моих полномочий, в будущем марте непременно, когда я сам предстану пред вами, intendens verificare quecumque continentur in dictis accusationibus, et ultra».
Тяжба с братьями Гуаско велась уже давно, задолго до вступления Ди-Негро в консульство, еще при жизни их отца Антонио. О ней часто упоминается в Codice, в бумагах солдайских и кафинских консулов. «Все они, – пишет Ди-Негро, – до последнего, пытались обуздать жадность и насилие этих бесстыдных хищников чужой, как частной, так и казенной собственности. Все крестьяне солдайской колонии ими порабощены. Бедняки принуждены бесплатно обрабатывать сады и поля Гуаско. Насилие доведено до того, что эти несчастные не могут нигде ни садить, ни полоть, ни обрезывать винограда, кроме садов Гуаско, без разрешения сих последних; в противном случае братья требуют с них дань, что противно обычаям татар – «ultra consuetudine tartarorum.
Они себя считают независимыми патронами деревень Tassili и Scuti, «noviter oblenti» – недавно выманенных от татар. Эти деревни входят в район восемнадцати, подведомственных мне. Вот почему, если не обуздать алчность этих господ, грозит опасение, что все остальные подобные места попадут в паутину Гуаско.
Доказательством их ненасытного властолюбия может служить то, что они в Ускюте учредили от себя суд, где произносят приговоры в следующей форме: «Я, почтеннейший вельможа Андреотто де Гуаско, заседающий в моей камере в Scuti и т.д.», и налагают на подсудимых денежные штрафы, назначенные на содержание дворца в Tassili – «in beneficio castelli di Tassili».
Эти действия в высшей степени противозаконные и наносят громадный ущерб банковской казне. Сверх этого, Гуаско создали в своих поместьях четыре нового рода налога, совершенно неизвестных в этой бедной стране.
В заключение, не говоря уже о виселицах и позорных столбах, воздвигнутых в Scuti, и о подлых деяниях Гуаско, должен я упомянуть о поджоге братьями Гуаско овчарен, принадлежащих алуштинскому господину – «domino de Lusta» – во вред и оскорбление соседних с нами помещиков Готии. Эти последние, при проезде массария Оберта Скварчиафико и других чиновников казначейства из Чембало в Солдайю, подали жалобу, требуя полного удовлетворения за убытки; в противном случае они сумеют защищать свою честь и неприкосновенность своих владений: и Боже упаси вызвать со стороны наших соседей пожар войны!»
Перечисляются дальше, с должным возражением, многочисленные пункты обвинения Кабеллы. Ди-Негро, как подсудимый, их все оспаривает. Предстал ли он пред судом протекторов? Трудно ответить на этот вопрос, но есть повод сомневаться в этом. Всего два месяца оставалось, апрель и май, до страшной катастрофы – исчезновения всех генуэзских поселений на Черном море. Пал ли он во главе 300 защитников Солдайи под беспощадным железом турок, или был увезен в неволю в Стамбул, нам неизвестно, но Ди-Негро давно предчувствовал грозу, и недаром писал он в Геную следующие пророческие слова: «orientur graviora que magnificentiis vestries audire, satis gravarentur».
Л. Колли.
Известия Таврической Ученой Архивной Комиссии, т. 38, 1905 г. стр 1-28
Скачать скан оригинальной статьи Вы можете по ссылке
