Бедный Сеит–Яя. Я помню его доброе лицо в глубоких морщинах, седеющую бороду, сгорбленный стан и необыкновенную худобу, и как он подзывал, бывало, меня, когда я проходил, мальчиком, мимо его сада, чтобы выбрать мне самый крупный бузурган или спелую сладкую рябину.
– Ничего, кушай.
И начинал напевать свою грустную песенку – Чершамбе–Чершамбе.
Все знали эту Чершамбе и отчего поет ее Сеит–Яя, бедный Сеит–Яя, который давно уже не в своем уме.
Не помнили, когда пришел Сеит–Яя в деревню. Говорили только, что еще тогда замечали за ним странное.
Трудно было найти, кто бы лучше его сделал прищеп, положил катавлак, посадил чубуки.
Он был всегда в работе, редко заходил в кофейню, казался тихим, безобидным. Но кто ближе был к нему, хорошо знал, как умеет Сеит–Яя подметить все смешное, и потому многие не любили его.
Вспоминали, как срамил он почтенного Пурамета, который, когда выходил из дому, всегда трогал угол: – Тронь два раза на всякий случай.
Отворачивался сотский Абляз, когда встречал Сеит–Яя, потому что, когда умерла его тетка, он рассказал в кофейне, как выли накануне на верхней деревне собаки. Все знали, что после этого бывает, но Сеит–Яя сказал громко:
– Умного в сотские выбрали!
У Муртазы пала лошадь. Поздравляли Муртазу. Народ верит, что пожалел Аллах человека, если вместо него взял лошадь. Ворчал Сеит–Яя:
– Мало у Аллаха дела, чтобы заниматься вашими делами. Скоро бублики печь вам будет.
Качал головой мулла:
– Плохо Сеит–Яя кончит, не знает язык, что болтает.
И назвал его дурнем, когда услышал, что посмеялся Сеит–Яя над пятницей.
В пятницу шли пожилые в мечеть и позвали с собой Сеит–Яя. Усмехнулся Сеит–Яя.
– Идите, идите, я в среду приду.
– Плохо его дело, – сказали старики, – видно, Аллах отнял у него разум совсем. Дурень Сеит–Яя.
И стали люди, кто сторониться, кто потешаться над ним, и никто не хотел отдавать свою дочь за него замуж.
А время пришло Сеит–Яя жениться, и многие заметили, что стал тосковать он.
Заметила это и хозяйка, у которой Сеит–Яя служил в работниках, и решила посватать одну вдовушку из казанских.
Не любят наши татары чужих. У тех девушки ходят открытыми, не стыдятся разговаривать с мужчинами, городское платье начинают носить.
Но Сеит–Яя согласился. – Хотя и казанская, а женщина. Большой огурец, малый огурец, – все огурец.
– Сватай, – сказал он хозяйке, и вечером пошел к дому, где жила вдовушка.
Сидела вдовушка на пороге и жевала мастику. Посмотрел на нее из–под рукава Сеит–Яя.
– Хороша, жаль, что не закрывается. Спокойней было бы.
Постоял еще, облокотившись о косяк.
– Когда будет ночь, приходи в хозяйкин сад.
Присвистнул и ушел к себе.
Не спал в эту ночь Сеит–Яя, не спала и вдовушка. Ворочалась на войлоке, вздыхала; ястык жаркой казалась. И когда смолкли голоса на деревне, накинула платок и пошла под орешину.
Под орешиной свадьбу можно устроить, не то что маленькой женщине спрятаться; однако скоро нашел ее Сеит–Яя.
– Буду тебя сватать, пойдешь за меня?
Колебалась ответить. Пожалуй, люди засмеют, пошла замуж за дурня.
Но Сеит–Яя умел хорошо ласкать; к тому же принес целый платок сладкой, с орехом баклавы и не боялся шепнуть на ухо стыдное слово.
И согласилась вдовушка.
– Пойду.
Веселым стал Сеит–Яя, двойную работу хозяйке делал. И думала хозяйка:
– Наверное, поладил.
А по пятницам, когда все татары отдыхали, устраивал свое хозяйство; складывал соба на дворе, чтобы печь хлеб; мастерил сарайчик для коровы.
– Сено где возьмешь? – спрашивала хозяйка.
– Накошу на Юланчике.
Дивилась хозяйка:
– Да ты в уме ли?
Потому что все знали, какое место Юланчик. Недаром люди назвали его Змеиным гнездом. В камышах жила змея, которая, свернувшись, казалась, копной сена, а когда шла полем, делала десять колен и больше. Правда, убили ее янычары. Акмслизский хан выписал их из Стамбула. Но остались от нес детеныши. Потому что, когда принесли в деревню голову убитой, то она кишела змеенышами. И когда перепуганные люди разбежались в стороны, полетели змееныши в свое гнездо и обратились в джиннов. Таракташский джинджи видел их в пьяном хороводе.
И никто не ходил на Юланчик.
Но Сеит–Яя не побоялся.
– Это люди все об Юланчике выдумали. Никаких джиннов нет и шайтана нет, может, ничего нет.
– Тогда коси себе, дурень. И пошел Сеит–Яя на Юланчик.
Оттого, что не ходили люди туда, стояла трава по пояс, а из–под косы выскакивали зайцы, выпархивали птицы.
– Накошу сена, приду охотиться, – подумал Сеит–Яя. И только подумал, как вдруг увидел через балку на бугре черную собаку с хвостом вверх.
Завыла собака. Передразнил ее Сеит–Яя.
– Вой, вой, я тоже умею.
И не увидел ее больше. Но нашла черная чуча, закрыла солнце, погнала по земле серую тень.
Сеит–Яя решил отдохнуть и прилег под дикой грушей.
– На половину зимы накосил; зайцев набью – шубу жене сделаю; дичи набью – хозяйке отнесу; хозяйка свадьбу поможет справить.
И заснул Сеит–Яя, не слышал, как налетел из Бариколя пыльный вихрь, как закрутил скошенную траву, как завыл голодною собакой. Показалось только ему, что вдали играет музыка.
Открыл глаза и застыл от ужаса.
Летела на него козлиная свадьба. Впереди три горбатых козла, с человечьим лицом, дудели на камышовых дудках; за ними старый козел с вывернутыми рогами бил в бумбало коровьей ногой. Целым стадом скакали черные козлы и среди них на верблюде сидела, вертелась, с бубном в руке, его невеста. Хотел броситься к ней Сеит–Яя, но заметила она это и скрылась в горб верблюда. И завизжали, запрыгали по всему камышу голые цыплята, и почернело от них окрестное поле, и понеслась свадьба дальше.
Помутилось в глазах Сеит–Яя. Вспоминал он потом только, что позади всех бежал горбатый урод, кланялся ему и кричал поворачиваясь:
– Чершамбе, чершамбе!..
Прибежал обезумевший Сеит–Яя в деревню и не нашел своей невесты. Ушла куда–то и больше не возвращалась.
* *
Целых двадцать лет жил после того Сеит–Яя в хозяйкином саду и только по пятницам приходил в деревню спросить, не видели ли его невесты; подходил к мечети и ждал, когда выйдет мулла. В плохой одежонке, скорбный и исхудалый, Сеит–Яя становился перед ним на колени и молил:
– Сделай так, чтобы пятница средой была, тогда найду невесту. Ведь горбатый джинн на свадьбе кричал: чершамбе, чершамбе.
И, возвращаясь к вечеру в свой сад, грустный и сгорбившийся, Сеит–Яя глухим голосом напевал свою печальную песенку:
– Чершамбе, Чершамбе.
Первая публикация– Н. Маркс «Легенды Крыма» (М., 1915)
Показать место из легенды на карте (Отузы/Щебетовка).
Легенду рассказали проживавшие в Отузах поселянин Аблеким Амит–оглы и помещица Жанна Ивановна Арцеулова. Герой легенды Сеит–Яя жил в Отузах лет сорок назад. У него было доброе, грустное лицо. Чершамбе – среда. Недельный праздник у татар – пятница. Гибель лошади или другого животного в то время, как в доме кто–нибудь болен, считается в нашей местности благоприятным для заболевшего знамением.
Говорят, что Аллах в этом случае щадит человеческую жизнь, довольствуясь душой животного. Суеверие дотрагивания до угла существует еще во многих местах. Уходя из дому, нужно непременно, незаметно для других, дотронуться до угла, чтобы в ваше отсутствие в доме все было благополучно.
При этом можно передать эту тайну лишь одному человеку, иначе дотрагивание до угла теряет свою волшебную силу.
Соба – печь.
Ястык – головная подушка.
Балахур–сипет – корзинка–улей.
Юланчик по–татарски – гнездо змей. Так называется местность на пути из Отуз в Старый Крым. Отсюда вытекает р. Юланчик, впадающая в Коктебельский залив.
Бариколь (Бара–Коль) – с крымско–татарского «бара» – чаша, «коль» – пересыхающее озеро, примыкает с южной стороны к хребту Узун–Сырт, это бессточная котловина с постройками села Наниково (бывшее Бара–Коль).
