В этой книге рассказывается об ученых, об открытиях, о легендах, ставших былью, и об искусстве, ставшем легендарным. Читатель совершит путешествие в скифские города, существование которых еще недавно считалось невероятным.
Содержание
II. ВСАДНИКИ ИЗ НЕАПОЛЯ СКИФСКОГО
НА ПУТИ В АТЕЕВО ЦАРСТВО
Геррос
Золотой гребень из кургана Солоха. IV в. до н. э.
Сменялись века и народы. С востока на запад и с запада на восток по степным дорогам Приднепровья проходили легионеры, посланные римскими императорами, поднимали пыль повозки с кладью купцов, шли хазары собирать дань и половцы, гнавшие за собой связанных пленников, шли дружинники киевских князей отстаивать родную землю, шли татарские орды Мамая и турецкие янычары, раздавались песни гайдамаков, возвращавшихся в Запорожскую Сечь.
Степь кругом гладкая, и всем, кто проходил по дорогам, виднелись издалека огромные насыпи с каменными истуканами на вершине. Иногда величина кургана равнялась высокой церкви большого города. Кто соорудил эти курганы – выветрилось из памяти народов, но хранилось предание о каких-то гробницах под насыпью, старых, как мир.
В Древней Руси каждый большой курган обозначался своим именем и служил путнику знаком: сколько он прошел и куда нужно идти. Расстояние от одного кургана до другого было вымерено и записано в книгах.
Князья выставляли дозоры возле курганов. А в случае нападения врага их укрепляли и обороняли границы княжества.
Больше всего курганов было в степных просторах низовья Днепра. Они отличались один от другого величиной и формой, и в народе метко обозначали их различие. Одни курганы называли острыми могилами, потому что их вершины были вытянуты и заострены, напоминая правильный конус. Широкими могилами называли курганы с выпученными боками, долгими – курганы удлиненные, рябыми – когда ссыпались два-три кургана в один, получая от этого неправильную, кривобокую форму. Если два кургана одинаковой величины стояли рядом, их называли близнецами. А самые большие курганы особой конструкции с крутыми боками значились толстыми могилами.
В народе ходила молва о несметных сокровищах, зарытых в курганах. Но разрыть всю насыпь – дело нелегкое, и в каком месте лежит клад никто не знал.
В низовьях Днепра триста лет назад была Запорожская Сечь. В церквах того края хранились подаренные запорожцами золотые и серебряные чаши, и ходила молва о их богатствах и таинственных кладах, зарытых ими в курганах.
Охотников искать клады было немало. Копали курганы по ночам, тайком. Но вместо золота находили битые горшки, а иногда скелеты. Чьи это кости? Может быть, тех, кто искал клад и погиб при обвале? Все могло быть. Никто не знал, как устроены курганы, и когда рыли в них проход – земля часто обрушивалась. Раскапывать курганы было опасно.
Говорили, что те, кто зарывал клад, оставляли заметные приметы, по которым его можно разыскать.
В 1884 году в «Одесском вестнике» было напечатано сообщение некоего Процюка о сокровищах, спрятанных неподалеку от Кривого Рога запорожскими казаками. Он писал, что знает, как их можно найти: «Слишком пятьдесят лет тому, в дни моей юности, отец мой передал мне завещанное ему моим дедом положительное и верное сведение о скрытом в земле, в минувшем столетии, значительном сокровище»… Далее он сообщал приметы: от кургана, называемого «Царева могила», на расстоянии ста сажен в поле скрыты сокровища.
Какой знак и в какую сторону от него лежит клад – Процюк утаил, зато о том, как устроен тайник, говорил со всеми подробностями. «Там вырыта яма глубиной в десять сажен, а из нее сделан проход в погреб, запертый десятью замками по сто пудов каждый и еще заложенный каменными плитами. А в погребе хранится ни много, ни мало – триста пудов золота и серебра».
Расчетливый Процюк подсчитал, что раскопки погреба с кладом потребуют слишком больших издержек. Но он нашел выход из затруднений. По его сведениям, там есть еще тайник с боковым входом, до которого добраться легче. А в нем таится атаманский котел с десятью пудами золота. Добыть его обойдется недорого.
Договорившись с хозяином земли, где должен быть клад, Процюк начал раскопки, но ни погреба, ни атаманского котла они не нашли.
Легковерность кладоискателей была на руку охотникам до наживы. Они стали торговать секретами зарытых сокровищ; составляли поддельные грамоты с обозначением примет тайника и сбывали по сходной цене.
В одной заветной грамоте говорилось: «Знаки покажут, где лежит добро. Пойдешь до Кучук-лимана… Там на горе могила, от могилы спустись вниз в долину по двенадцати великим ступеням, а там еще четыре ступени в сторону грушевого дерева от него поворот и пять ступеней на холм… А там сокрыты сорок мер жемчуга и золота несметная сила».
Такие завещания писались на пожелтевшей бумаге, чтоб придать вид старины, иногда на медных пластинах или на камне. Но найти те приметы, что ведут к кладам, – это еще не все. Важно знать, когда можно начать поиски.
Существовало поверье, что клады открываются не то в четвертом, не то в пятом поколении после того, как они зарыты, или в какой-то особый день под великий праздник. А как это узнать? Шли к знахарям, носили дары и ждали, пока хватало терпения.
Нелегкий лежал путь к заманчивым кладам, хотя они и скрывались где-то рядом, вблизи проезжих дорог.
Издавна ходила молва о сокровищах в кургане «Острая могила», близ села Глебовка на Херсонщине. Кладоискатели разрыли насыпь и нашли скелеты человека и коня. Стали копать дальше – открылся склеп и в нем пять каменных гробниц. Кладоискателям стало жутко и они сбежали. Дома воры ободрились и в следующую ночь снова пошли к кургану. Но когда пришли, увидели – земля обвалилась и засыпала склеп.
Бывали, правда, и удачи. В курганах или возле них находили какие-то неведомые вещи. Рассказывали, что в Александропольском кургане, называемом «Луговая могила», встречались то кувшин с пеплом, то седло, а однажды – дубовый гроб с покойником. Вырывший этот гроб снова зарыл его в землю.
Кто и когда нашел все это – уже никто не помнил. Но случилось, что возле Александропольского кургана нашли золотые вещи. Было это в 1851 году. В Никополе строили церковь и обязали окрестных крестьян привезти для постройки по одному возу камня. Четверо крестьян добывали камни возле «Луговой могилы». У подножья ее лежали тяжелые и неподатливые каменные глыбы. Окопав вокруг землю и сдвинув глыбу, крестьяне нашли под ней какие-то медные и золотые вещи с изображением чудовищ. Эти вещи они отвезли уездным властям, и о них сообщили в Петербург.
Там распорядились раскопать Александропольский курган. Раскопки вел в течение трех лет А. Терещенко, чиновник и путешественник, выполнявший всякие поручения по ученой части. Он нашел много вещей: мечи, наконечники стрел, обломки посуды, изображение быка на медной пластинке и позолоченные бляшки с узорами.
Терещенко начал раскопки с того места, где за год до него нашли древности крестьяне, но копал беспорядочно. Он довел раскопки до основания насыпи или, как говорят археологи, до материка и нигде не обнаружил следов могилы. А судя по найденным вещам, там должно было быть погребение.
Ученые решили выяснить, в чем тут дело. Начали снова копать в Александропольском кургане. На этот раз раскопки вел сведущий археолог А.Е. Люценко – директор Керченского музея древностей. Он и нашел могилу в глубине материка, куда не дошел Терещенко.
В могиле он открыл скелет и железный панцирь с позолоченными чешуйками, перстни и золотые бляшки с изображением львов, пантер и птиц. По бокам главного погребения были еще могилы со скелетами людей и лошадей. В одной из них был погребен верховой конь, поставленный на колени, с золоченой уздой и седлом, отделанным листовым золотом.
Люценко нашел в Александропольском кургане более семисот золотых вещей. Тут были золотые пластинки с изображением античных божеств, выполненные греческими мастерами, и скифские прорезные рельефы, орнаментальные или с фигурами животных. Курган оказался древним погребением, а роскошь сопровождала его царская. Не была ли это усыпальница скифского царя и его приближенных?
Про такие пышные погребения писал древнегреческий историк Геродот. Он побывал в разных странах, много видел и слышал и рассказал, как скифы хоронят своих царей в отведенной для этого области Геррос.
Свои рассказы о странах и народах Геродот читал на площадях в городах Греции и во время олимпийских игр в Афинах, когда туда стекалось много людей из разных городов. Соотечественники Геродота любили слушать его рассказы. Он сообщал нужные сведения.
Грекам своей земли не хватало, и они переселялись в разные страны на побережье Средиземного и Черного морей. Люди приходили слушать Геродота, чтоб узнать об обычаях чужих племен в тех краях, где поселились их сородичи.
Объехав многие страны, Геродот отправился на корабле к северным берегам Черного моря. Корабль подходил к Днепро-Бугскому лиману. Там стоял город Ольвия, что значит «счастливая».
Это поселение в стране скифов основали в VI веке до нашего летоисчисления выходцы из греческого города Милета. С корабля, подходившего к ольвийскому порту, Геродот увидел крепостные стены с башнями, опоясывающие город, белокаменные храмы и дома, крытые красной черепицей.
Ольвия расположилась на двух террасах в два яруса. Верхние и нижние кварталы соединяли каменные лестницы. В верхнем городе стояли храмы, статуи богов и почетных граждан. Богатые дома были с тремя мраморными портиками, окружавшими внутренний дворик, вымощенный цветной мозаикой. На пересечении прямых улиц лежала площадь – агора, где собирались свободные граждане решать государственные дела. Рабы туда не допускались. Постановления народного собрания высекались на каменных плитах и их устанавливали на площади.
Шумно было в ольвийском порту. Сюда шли корабли из разных городов Греции. С кораблей выгружались остродонные амфоры – глиняные сосуды, наполненные вином или оливковым маслом.
Скрипели повозки, запряженные быками. На них везли хлеб, соленую рыбу, кожу. Ольвийские купцы вывозили все это из Скифии в обмен на вино и оливковое масло.
В городе было много мастерских гончаров, ювелиров, косторезов, оружейников. Изделия продавались скифам.
Геродот слышал в городе скифскую речь. Ему хотелось узнать, как живут скифы в степях. Со степняками его свел приближенный скифского царя Ариапейта – Тимн. Тимн пояснял то, что было непонятно Геродоту, а путешественник расспрашивал обо всем: когда и откуда появились скифы, как они воюют, празднуют и чтят мертвых.
Золотая бляшка с головой орла из Александропольского кургана. IV в. до н.э.
Геродот узнал, что в Ольвии стоял дворец с мраморными сфинксами и грифонами, принадлежавший скифскому царю Скилу. Отец Скила был скиф, а мать гречанка, научившая его своему языку. Скил кочевал со своим племенем в степях и время от времени приезжал в свой дворец в Ольвию. Дружину он оставлял за стенами города, а сам переодевался в греческую одежду и пировал во дворце. Привыкнув к греческим обычаям, он стал поклоняться греческим богам и ходил на буйные празднества в честь бога виноделия Диониса.
Ольвийские стражники у ворот, похваляясь перед скифскими дружинниками силой греческих богов, повели их на высокую башню – посмотреть на Скила, совершавшего дионисийский обряд.
Дружинники тотчас рассказали своим об увиденном. Это взволновало скифов. Племя отложилось от царя Скила, и царствовать стал его брат. Он захватил бежавшего Скила и убил его. Записав этот рассказ, Геродот добавил: «Так поступают скифы с теми, кто изменяет своим обычаям и верованиям отцов».
Много греческих поселений на побережье Крыма объединилось в Боспорском царстве. Боспор – по-гречески значит «бычья переправа». Так называли Керченский пролив. А на полуострове – там, где теперь стоит город Керчь, была столица Боспорского царства – Пантикапей.
Цитадель города возвышалась на горе, получившей позднее название Митридат. А на самом высоком месте стояла величественная статуя правителя, в горделиво накинутом плаще. Статуи боспорским царям ставились даже на площадях в Афинах, покровительствовавших Боспору. Боспорские купцы вывозили в Афины до миллиона пудов хлеба в год. Синды, меоты и другие небольшие племена, жившие по соседству и подчинявшиеся Боспорскому царству, увеличивали его хлебные богатства.
В городах Боспора завели винодельни, рыбозасолочные, ручные жернова, перемалывающие зерно. В мастерских изготовляли глиняные сосуды, покрывали их росписью, делали глиняные статуэтки. Ювелиры чеканили серебряные вазы, отливали и штамповали разные украшения. Постепенно Боспорское царство стало оттеснять Ольвию в торговле со скифами.
Выходцы из греческого города Гераклеи основали город-государство возле нынешнего Севастополя. Он получил название Херсонес – то есть «полуостров» по-гречески, потому что был расположен на небольшом полуострове. Вокруг города, даже со стороны моря, были сложены мощные стены из прямоугольных, хорошо отесанных камней. Остатки крепостных стен и ворота с калиткой для вылазки воинов сохранились до наших дней.
По соседству с городом жили воинственные племена тавров, совершавшие набеги на херсонесцев. Тавры издавна населяли те края и поэтому Крым называли Таврикой.
Город был хорошо укреплен. А херсонесские земледельцы, жившие за городом, тоже обносили свои наделы каменными стенами. Кругом стояли крепости. Херсонес был отрезан от больших торговых путей. Со скифами херсонесцы торговали мало.
Греческие переселенцы жили на берегах Северного Причерноморья так же, как и на родине. Геродоту все было знакомо и записывать сведения о их жизни он не стал. Жили там еще и исконные племена, перенявшие обычаи греков и говорившие по-гречески. Их жизнь тоже была не интересна Геродоту. Он только перечислил названия этих племен. Но о скифах он расспрашивал и записывал много и написал о них целую книгу – одну из девяти.
Среди скифских племен Геродот различал скифов пахарей, кочевников и скифов, названных царскими. Царские скифы, кочевавшие в степях, были воинами и считали все другие скифские племена подвластными себе. Они собирали от всех племен дань и заставляли их выполнять повинности, как рабов. Постоянно на одном месте скифы не жили. Они погружали свой скарб на повозку, и это был их передвижной дом, пока они не останавливались на другом месте.
Геродот восхищался воинской доблестью скифов. Их конница считалась непобедимой. Скифы были в глазах греков народом необыкновенным, они славились победой над могущественным войском персидского царя Дария. Персы захватили всю Грецию, и греки вели длительные войны, чтобы освободить свои города от подчинения персидским царям. А скифы воевали по-своему и Дарию не подчинились.
Дарий собрал большое войско, объединив его с силами подвластных народов, и двинул через Дунай, чтобы разом разгромить скифов. Скифы уклонялись от боя. Заманивая персов вглубь страны, они совершали быстрые и неожиданные налеты на растянувшиеся по степи отряды. И всемирный завоеватель бежал из Скифии с остатками разбитых войск. Так неожиданно для Дария окончился его поход. Геродот собирал сведения о войне скифов с врагами его родины, он хотел понять, из чего складывается сила этих племен.
Не все нравилось Геродоту в обычаях скифов, но он считал их народом смелым, мудрым и справедливым. Геродот вспоминал о скифском царевиче Анахарсисе, признанном одним из семи великих мудрецов мира. Легендарный Анахарсис жил в Греции, вел беседы с знаменитыми законодателями и о нем говорили еще, что он научил людей гончарному делу. Вернувшись в Скифию, Анахарсис втайне от сородичей совершал греческий обряд богослужения, и его постигла та же участь, что и Скила. Скифы убили отступника.
Нравы скифов были жестокими, как и у многих других кочевых народов того времени. Пленных они убивали. Сдирали кожу со своих врагов и из черепов делали чаши. Геродот видел содранную кожу – она была тонкой и глянцевитой, отливая красивым желтоватым цветом. На пиршествах тому, кто больше всех убил врагов, больше наливали вина, а тот, кому никого убить не довелось, не получал ничего.
Греки называли всех, кто не принадлежал к их народу и не говорил по-гречески, – варварами. Варварами они называли и скифов. Во времена Геродота у греков оставалось еще много жестоких обычаев, и жестокость скифов была не в диковину. Геродот писал об обычаях скифов все, что ему рассказывали, ничего не осуждая и не одобряя.
Он писал, что скифы не сооружали храмов. У них были боги, похожие на греческих богов, но больше всего они почитали бога войны – Арея. В честь него они делали большой холм из хвороста, на вершину водружали меч и приносили в жертву коней.
Геродоту приятно было узнать, как глубоко чтут скифы могилы предков и с каким мужеством их защищают. Они готовы умереть, но не отдать могилы врагу.
Крылатая богиня Александропольского кургана. IV в. до н. э.
Геродот подробно описывал скифский обряд погребения царей. Когда царь скифов умирал, его тело бальзамировали и покрывали воском. Покойного царя укладывали на повозку с изображениями зверей и птиц и с бубенцами, чтоб звон их отгонял злых духов. Эта повозка объезжала все царство от племени к племени. Каждое племя собиралось на похороны царя и провожало его до границы земли другого племени. При этом скифы царапали себе лицо, левую руку прокалывали стрелой и надрезали ухо, чтоб умилостивить царя и предотвратить возвращение его разгневанного духа.
Объехав все царство, повозку везли в область Геррос. Там ожидала приготовленная могила. Тело царя опускали в могилу с дорогим оружием, с сосудами, наполненными вином и оливковым маслом, с любимыми украшениями. В представлении древних царь продолжал жить в загробном мире, и ему оставляли все что нужно, чтобы он не испытывал никаких лишений.
Вокруг царской могилы рыли еще могилы, соединенные коридорами. Там хоронили самых лучших коней из царской конюшни. Почесть оказывали не только коням, но и любимцам царя из его свиты. Удушив у могилы одну из наложниц царя, виночерпия, повара и конюха, их хоронили в боковых могилах. Царь продолжал царствовать на том свете в привычном окружении. А чтобы все скифские племена, подвластные царю, не забывали о его могуществе, на могилу приносили землю, и вырастал гигантский холм.
Здесь же устраивали тризну, разбивали погребальную колесницу и приносили жертвы. Через год на холме убивали пятьдесят коней и воинов. Убитых коней насаживали на жерди, чтоб они стояли, и на них водружали убитых воинов. Так стояли на холме мертвые кони с мертвыми всадниками, а поверх насыпали землю и холм все увеличивался. Обряд погребения в Александропольском кургане во многом напоминал описание Геродота. Царскую усыпальницу окружали могилы коней. Были там гробницы воинов со своим вооружением и царских слуг.
А таких высоких курганов в низовьях Приднепровья стояло много. Ученые стали высказывать предположение, что в этих местах и была область Геррос. Но многие сомневались.
Курганные насыпи возводили над могилами многие племена – и половцы и татары. Там были разные курганы. А может быть среди них есть и гробницы древних греков или племен не скифских? Сомнения возрастали, когда стали разыскивать реки, упоминаемые Геродотом, и места поселений разных племен. Геродотовская география оказалась ошибочной. Многие реки текли не так, как указывал Геродот, а другие и совсем не нашли. Стали сомневаться: был ли Геродот в Ольвии?
Английский ученый Сейс доказывал, что Геродот нигде не был, не видел и не знал те страны, о которых писал. Он собирал разные побасенки из сочинений старых греческих писателей и хитро переделывал их в историю народов. Может быть, и Геррос – сказка? Доверять Геродоту не было оснований. Так думали сто лет назад многие ученые.
Древности из случайных находок в Приднепровье мало-помалу накапливались в музеях. Кто создал их, какие племена жили в тех краях, кто похоронен под насыпью высоких курганов? Все это продолжало занимать воображение ученых.
Чертомлыкский курган
Начать раскопки Приднепровских курганов задумали еще в Археологическом обществе, основанном в Петербурге в 1846 году. Но средств на это не выделили. Общество находилось в ведении Министерства императорского двора, и вся забота министра была только о том, чтобы соблюсти там порядок такой же, как в высочайших учреждениях царской охоты и придворно-конюшенной части.
Почетным председателем общества стал император, председателями – герцог Лейхтербергский и двенадцать великих князей, членами общества – титулованные любители древностей и ученые, достойные оказать услугу государю. Заседания велись только на французском и немецком языках. И когда одному ученому пришлось сообщать о серебряной чаре черниговского князя Владимира Давыдовича, он был вынужден докладывать по-немецки.
Бляшка из Чертомлыкского кургана
Любители древностей привозили из своих усадебных дворцов редкостные монеты и старинные вещи на заседание общества и вели беседы об их происхождении. Раз в год вспоминали о задуманных раскопках и сожалели, что на это нет средств.
В тот день зал сиял от блеска мундиров с золотыми позументами. В сонной торжественности звенели, как фальшивые монеты, привычные слова в высокопарных речах и оглашались императорские послания. Все шло по заведенному порядку, как на царской охоте, где у каждого было свое место согласно рангу; порядок был настолько устойчив, что избавлял членов общества от каких-либо усилий мысли.
Ритуал высочайшего общества неожиданно стал нарушать граф Алексей Сергеевич Уваров. У него страсть к собирательству древностей переросла в ученые занятия. Никто не думал, что эти занятия заведут его слишком далеко. Он был сыном министра просвещения, но предпочел циркулярам о науке – научные знания. Потом он стал удивлять собрание своими напоминаниями об ученых целях общества.
Он вызвался обследовать древности юга России, а так как на это дело средств у общества не было, то он предложил совершить поездку на собственный счет. Обществу пришлось согласиться. Уваров собрал сведения о древних развалинах и курганах, издав потом свои исследования и репродукции памятников.
Но на этом Уваров не успокоился. На свои средства он учредил премии за лучшие работы о металлических изделиях, финифтяном деле и иконописи в Древней Руси.
Соискатели объявились в Москве. На первые две темы труды предоставил И.Е. Забелин, на третью – Д.А. Ровинский. Ни титулов, ни званий у них не было. Ровинский начинал службу в судебной палате, а Забелин, не закончив начального училища, поступил канцелярским служителем второго разряда в Оружейную палату Московского Кремля.
Ревностно переписывая бумаги, Забелин задумывался над невнятными словами, стал заглядывать в архивы и узнавать о старинных вещах, окружавших его в Оружейной палате, то, что до него никто не знал.
Встретившись с Ровинским, собирателем гравюр, Забелин заинтересовал его древним иконописанием. Вместе они стали собирать сведения о старинных мастерах, чьи произведения они находили в боярских усадьбах, соборах и монастырях.
Всюду они ходили пешком «в силу небогатых обстоятельств», как говорил Забелин. Сначала их разыскания ограничивались Подмосковьем, а потом они стали уходить дальше, вышагивая по сорок километров в день, пока не истекал срок отпуска. К любознательности двух друзей относились подозрительно, зато у них накопились богатейшие сведения о древнем художестве.
Решив опубликовать свои исследования, они обратились за советом к собирателю и покровителю искусств графу Строганову. Выслушав их, Строганов сказал: «Здесь какое-то недоразумение. Никакого искусства в Древней Руси не было».
Это озадачило друзей. Они отказались от своих намерений, и только объявление об уваровских премиях вернуло их к начатому делу. Объявленные темы прямо попадали в цель, которую они ставили. Оставалось только обработать собранные материалы.
Труды Забелина и Ровинского удивили обилием неизвестных сведений о древних художествах и свежестью мысли. Они были удостоены награды. С этого и началось. Правовед Д.А. Ровинский прославился впоследствии своими словарями художников, а писец из Оружейной палаты И.Е. Забелин стал знаменитым историком культуры и археологом, изумившим мир своими открытиями.
Забелина зачислили младшим членом Московской археологической комиссии. Председатель комиссии граф Строганов не слишком обременял себя делами, зато младший член комиссии брался за все: от канцелярских бумаг до научных исследований. Он знал – за стеной непотревоженного равнодушия скрывается невежество. Эта броня крепче щитов, кольчуг и шлемов. Забелин испытал ее силу в Оружейной палате, столкнувшись с невежеством графа Валуева. Вельможный директор, ценивший изделия лишь из благородного металла, распорядился выбросить из Оружейной палаты древнее вооружение и посуду, посчитав их хламом. Щиты и кольчуги, выдержавшие удары копья, не выдержали удара невежества.
Стену нужно пробивать у основания, чтобы она рухнула разом. Забелин заговорил о целях археологии: дело археолога не разыскивать ценные вещи на манер кладоискателей, а узнавать прошлую жизнь народов. Он говорил о трех узлах, которые нужно нащупать археологу, и этими узлами считал миф, обыкновенное жилище и одежду. Забелинские узлы не нравились собирателям древностей, они ждали от археологии другого.
Возникли споры, что такое археология? Забелин доказывал, что археолог открывает памятники, чтобы прочитать в них историю и раскрыть те начала, которые лежат в творческой деятельности человека. Все это было тогда неожиданно, ново и совсем неинтересно графу Строганову. Он перестал бывать в комиссии.
Московская археологическая комиссия ведала раскопками. И Забелин добился, чтобы начали с того, что задумали еще пятнадцать лет назад в Петербургском археологическом обществе и не осуществляли, – с раскопки великих курганов в Приднепровье.
Теперь Забелин взялся за дело. Замысел был грандиозным. Каждую весну Забелин выезжал на раскопки, но возвращался с пустыми руками. Курганы оказывались разграбленными. Забелин не унывал. Он верил в силу науки и надеялся собрать нужные сведения. Приехав в Москву, Уваров встретил Забелина, поглощенного мыслями об археологических исследованиях.
Коренастый, крепкий, но мешковатый, с взлохмаченной бородой, с простонародным говорком, он не походил на тех сочленов Археологического общества в Петербурге, с которыми Уварову приходилось рассуждать по-французски и по-немецки о красоте античных вещей. Забелин уличал тогдашних ученых, которые плохо знали документы и свидетельства вещей и не умели их находить, путаясь в грубых ошибках и вымыслах. Он признавал лишь язык фактов, и ему рисовался фундамент истории в широком развороте археологических работ.
Так сошлись в общих целях самоучка из тверских мещан Забелин и правнук елизаветинского вельможи гетмана Разумовского, выученик трех университетов граф Уваров.
Уваров был назначен помощником попечителя Московского учебного округа, но вскоре оставил службу, увлекшись археологией. Родовое имение Поречье, перешедшее к нему от прадеда, превратилось в хранилище редкостных вещей, рукописей и книг. В доме его собирались любители древностей. Бывали всякие. Уваров предпочел вельможам тружеников науки и основал новое археологическое общество, куда принимались только ученые, внесшие вклад в науку. Он организовывал съезды археологов, основал в Москве исторический музей и, став его директором, назначил Забелина своим заместителем.
Интересы Уварова и Забелина сошлись, но мнения расходились. Уваров считал, что в Приднепровских курганах были гробницы древних греков. Амфоры, что он видел и собрал там, изготовлены греками, росписи греческие, украшения и изображения мифических сцен – греческое. У него были доказательства, что усыпальницы принадлежали грекам.
А Забелин думал, что квадрат в двести-триста километров у низовий Днепра с множеством курганов и есть та местность Геррос, где, по свидетельству Геродота, скифы хоронили своих царей. Но, раскапывая курганы один за другим, Забелин ничего не находил, кроме костей людей и животных. Доказательств, что гробницы принадлежат скифам, у него не было.
Грабители ничего не оставили в усыпальницах, кроме своих следов. Курганы ископаны со всех сторон. Тут были старые и затянувшиеся подкопы древних грабителей и свежие ямы, вырытые недавними кладоискателями. Вещи, которые могли бы решить спор, исчезли. Зато Забелин узнал, как устроены могилы. Сооружались они на один лад. Сначала выкапывался широкий колодец. Из него прорезали подземный коридор, на краю которого устраивалась главная могила. Обычно она находилась как-бы на втором этаже, а ниже ее, на первом – сооружались боковые могилы. Вход к ним шел из углов главной могилы. Во всех этих подземных сооружениях встречались кости людей. Поодаль от главной могилы, тоже на втором этаже, шли могилы для коней с погребениями конюхов у входа. Все это сооружалось в глубине земляных пластов, а на поверхности земли насыпали еще гигантский курган с заостренной вершиной.
Такого типа подземелья под курганом сооружались в IV– II веках до нашей эры, а ранее, во времена Геродота, в главной могиле ставили столбы и на них настилали деревянные перекрытия. Это был деревянный дом для тех, кто перешел в загробный мир. Дом этот тоже находился в глубине земли и тоже под курганной насыпью. Забелин еще не различал, в какое время и как сооружались погребальные камеры под курганом, но он узнал общую конструкцию жилища в царстве мертвых.
Один узел был найден. Теперь нужно его соединить с узлом древних преданий. Забелин сверил свои сведения со сведениями Геродота об устройстве скифских могил. Архитектура была скифская. Описанный Геродотом обряд погребения совпадал до мелочей. Забелин нашел даже остатки камышовой подстилки, которую, по словам Геродота, скифы стелили на дно могилы.
Геродот писал о тризне, устраиваемой скифами на могиле, о лошадях и воинах, убитых на кургане через год после погребения царя. Следы этих обрядов Забелин нашел в насыпи.
На третий год своих исследований, в 1862 году, Забелин занялся Чертомлыкским курганом. Местность здесь перерезана оврагами и балками, близ кургана текут ручейки, впадающие в небольшую реку Чертомлык. От этой реки курган и получил свое название. Формой он относился к «толстым могилам», отличавшимся мощностью боков. Но Чертомлыкский курган превосходил другие «толстые могилы» могучим ростом, вызывая удивление путников.
Натуралист и путешественник Василий Зуев, первым из русских ученых побывавший в здешних местах, писал в 1773 году: «Выехав из Чертомлыка, верст через пять увидели мы превеликий круглый курган, какого я ни прежде ни после не видел». Забелин тоже был поражен мощностью варварской архитектуры одного из величайших курганов мира.
Крутые бока кургана поддерживались каменной обкладкой, сложенной из глыб неотесанного известняка. Белый цоколь и чернеющая в синем небе вершина прибавляли к мощи кургана суровую красоту. Он стоял, как исполин, вросший в землю. Толстые камни, обхватывающие его бока, достигали трех-четырех метров в длину. Такие глыбы встречаются в здешних местах на берегах рек. Завести их издалека – дело сложное. Сколько же нужно рук, чтобы соорудить эту громаду?
Было ясно, что тут вложен тяжкий труд подневольных людей, привыкших повиноваться властителю. Повелитель продолжал властвовать и мертвый. И он требовал внушительного величия сооружения, равного его могуществу.
Забелин внимательно осматривал курган со всех сторон. Каменная обкладка устойчиво держала насыпь, и это позволяло в толстой могиле один из боков сделать отвесным. Отвесной по обычаю скифов делалась северная сторона кургана. Поэтому центральная могила с гробницей царя находилась ближе к северному краю насыпи. И отсюда, с северного края, грабители приноравливались рыть подкоп, чтобы кратчайшим путем добраться до царской усыпальницы.
Прорыть подкоп – дело не простое, опасное. Каменная обкладка увеличивала силу тяжести насыпи по краям и подкопы обрушивались. Но охотники за царским сокровищем умудрялись перехитрить хитроумное устройство курганов. Они делали свое дело.
Забелин осмотрел северную сторону кургана – так оно и было, как он предполагал. Там была вырыта большая и глубокая яма, и из нее проложен проход под цоколь, на два метра ниже его. Сомнения не было: в давние времена здесь орудовали грабители. И все же Забелин решил раскопать эту громадину.
Сняли каменный истукан с кургана. Вершину срезали и стали углубляться уступами, чтобы оставшиеся стены кургана не обвалились в образовавшуюся воронку. Вскоре наткнулись на обломки посуды, лошадиные кости, удила и украшения от двухсотпятидесяти конских уборов. Продолжали копать дальше, но к осени дошли только до половины кургана.
На следующий год копать стало сложнее и опаснее. Вырытая траншея книзу сужалась. Земля пересыхала от ветра и солнца и обваливалась. Приходилось расчищать обвалы и расширять уступы стен. Постоянный риск остаться под рухнувшей насыпью, заставлял ускорить работы.
У основания кургана нашли остатки тризны, устраиваемой на могиле царя – кости жертвенных животных, битую посуду, золу.
Где-то здесь должна быть царская могила. Копали все глубже и глубже, но никаких следов погребения не обнаружили.
Обычно дно скифских могил находится на глубине четырех-пяти метров, а здесь прошли шесть и семь метров и дна не нашли. Забелин приметил, что пласты земли под курганами в этих местах всегда сменяются в одном порядке: сначала идет черноземный слой с желтой глиной, потом с красной и наконец с белой. Залегание белой глины обычно и служит дном скифской усыпальницы. Забелин решил копать дальше вглубь, пока не обнаружится слой белой глины.
Прошли восемь и десять метров – белой глины не было. Что же дальше? Забелин был уверен – белое дно должно быть и его нужно найти. Копать продолжали. Наконец углубились на двенадцать метров, и только тогда обнаружился слой чистой глины, белой, как мел. Это и было дном входного колодца, откуда коридор вел к царской могиле.
Могилу расчистили, но кроме человеческих костей ничего не нашли. Забелин приметил в глине отпечаток желтой и красной краски от расписной гробницы царя. От нее остались еще клочки сгнившего дерева, присохшего к глине. Вот и все, что нашел здесь Забелин. Царская усыпальница была разграблена дочиста.
Забелин продолжал свои исследования. От углов царской могилы вели пологие спуски в четыре склепа, заваленные землей. Дальше, на уровне царской усыпальницы, находились еще три квадратные могилы. Они оказались нетронутыми. В них были похоронены одиннадцать царских лошадей с богатым конским убором. Рядом с их костями лежали останки двух конюхов.
С северной стороны кургана к царской гробнице шел еще один коридор. Это и был тот проход, по которому проникли в усыпальницу грабители, опустошив ее. Грабительский подкоп подходил к царской усыпальнице через подземелье с кладовыми. Он был завален землей и здесь нашли кости человека и светильник. А три ниши в стенах подземелья остались наполненными золотыми и серебряными монетами.
Серебряная ваза из Черномлыкского кургана. IV век до н. э.
Такое соседство опустошенном гробницы и кладовых, наполненных золотом, было неожиданным. Что же здесь произошло?
В то время, когда рыли могилу царю и его тело в роскошном одеянии возили в колеснице с бубенцами по всей скифской земле, грабители задумали овладеть царским богатством. Видимо, они вошли в сговор с людьми, сооружавшими усыпальницу. Как расположены погребения и какое расстояние от внешней
Стороны кургана до края царской могилы они знали хорошо. Все было рассчитано и приготовлено. Оставалось выждать время. Дождавшись подходящего случая, они начали свое дело. Выкопав большую яму с северной стороны, они вывели из нее под курган лазейку, по которой можно проползти на четвереньках. Лазейку пробили в материке и дошли точно, как рассчитывали, через подземелье к изголовью царской гробницы. Грабители очистили гробницу до последней мелочи и ушли. Но один из заговорщиков остался. Из главной могилы он вошел в подземелье с кладовыми и, когда, осветив его стены, стал осматривать тайники, пласт земли рухнул.
Через двадцать три столетия Забелин нашел кости злоумышленника и выпавший из рук светильник. Неподалеку стояло бронзовое ведерко, наполненное золотыми бляшками.
Нетронутыми остались и погребения в четырех склепах, расположенные на четыре метра ниже царской усыпальницы. К ним вели пологие спуски, заваленные рухнувшей землей. В трех склепах возле останков нашли богатое воинское снаряжение.
Удивительно тонкой отделкой отличались ножны с рельефным изображением воинов на золотой пластине и горит – скифский футляр для лука и стрел. Футляр был деревянный и сгнил, зато остался его оклад из сплава золота и серебра. На окладе мастер ювелирного искусства развернул сцены на темы сказаний о юности Ахилла.
Ахилл – герой греческих мифов. Ему была предсказана гибель в бою и, чтобы избежать трагического пророчества, мать приучила его к девичьим играм, нарядив в женское платье. Но отвлечь сына от героических дел не удалось. Явился хитроумный Одиссей с луком и стрелами, и в Ахилле проснулся воин. Он сбросил женское платье, надел воинские доспехи и ушел сражаться, обреченный на гибель. В поэтических картинах мифа мастер нашел все, что ему было нужно, чтобы создать драматические сцены и прославить доблесть героя. Ахилл сбрасывает женское платье и обучается стрельбе из лука, далее сцены взволнованных женщин и проводы героя, и в завершение – скорбная фигура матери, оплакивающей погибшего. Если всматриваться в мелкие изображения на окладе горита, персонажи сцен, их позы и жесты красноречиво расскажут содержание мифа. А издали все эти человеческие фигуры, расположенные в ритмических отношениях, воспринимаются как переливающийся блеском золота затейливый узор.
Отлив рельефные изображения, мастер выгравировал мельчайшие детали – складки одежд, завитки волос, но сохранил строгую отчетливость монолитных фигур, чтобы горитом можно было полюбоваться вблизи и издали.
В четвертом склепе была погребена царица. Забелин нашел в пластах глины присохшую голубую, желтую и красную краску с кусочками сгнившего дерева. Это остатки саркофага, в котором лежала царица во всем великолепии своего туалета. Ее высокий, заостренный, как конус, головной убор был украшен золотыми бляшками, шею обвивал массивный золотой обруч с львиными головками на концах, на руках – браслеты и кольца. Возле гробницы стояли сосуды с вином и оливковым маслом. У входа в склеп лежали останки слуги.
Когда расчищали могилу царицы, Забелин услышал звон от удара заступа. Он сразу же остановил работу. Взяли ножи и начали осторожно счищать верхний слой земли. Обнажился круглый ободок серебряной вазы, почерневшей от окисления. Ваза была такой большой, что вытащили ее из гнезда не сразу. Окопали землю вокруг, ее стали очищать от глины, и тогда показались на нем рельефные узоры, цветы и грифоны, терзающие оленей.
Своей формой она походила ни греческую амфору. Внизу сосуда сделаны три крана в виде львиных голов и крылатого коня и в раскрытые пасти их вставлены ситечки. Рядом с вазой лежал серебряный черпак с ручкой, оканчивающийся собачьей головой, и плоская чаша. Все для пиршества царицы в загробном мире, и слуга-виночерпий поблизости, у входа в склеп.
Верх тулова вазы обрамлял фриз – широкая полоса с рельефным изображением скифов, укрощающих коней. Тут, как и на пластине горита, развернуто последовательное повествование. Но только на горите рельеф на мотивы древнегреческих мифов, а на вазе сцены самой обыкновенной жизни степняков. Вот пасутся в степи вольные кони, потом бородатые скифы ловят их арканами, тянут на веревках и взнуздывают – так по кругу развивается действие.
Движения скифов быстрые и ловкие, от одной сцены к другой меняются их позы: один склоняется вперед, другой, ухватившись за веревку, откидывается назад, напрягая все силы, расставляет ноги в твердом упоре. Но в этих непрерывно меняющихся очертаниях фигур людей и животных нет никакой хаотичности. Мастер сделал так, чтобы все было симметрично и радовало глаз. Он продуманно расположил изображения, и линии их плавно поднимаются кверху и опускаются вниз, подобно волнам в море, набегающим одна за другой.
Каждая сцена чеканена отдельно, затем они соединены и позолочены, пояски плетенки прикрывают заклепки, соединяющие все части вазы. Вся она сверху донизу заполнена рельефными изображениями.
Эта большая ваза выглядит нарядно.
Но в ее декоративном уборе с удивительной точностью выполнены мельчайшие детали изображения. Уздечка у коня и седло совершенно схожи с предметами, найденными здесь же в Чертомлыкском кургане. А то, что в гробницах исчезло от времени, теперь можно восполнить по изображению на вазе.
Скифы носили длинные волосы, спадающие до плеч, их одежда хорошо защищала от стужи и ветра в степях. Они носили плотные и короткие кафтаны, стянутые поясом, облегающие штаны, сужающиеся книзу, остроконечную войлочную шапку вроде башлыка и мягкие сапожки. В такой одежде легко вскочить на коня. А конь всюду сопровождал скифа.
Чертомлыкская ваза. Деталь.
Скифы носили длинные волосы, спадающие до плеч, их одежда хорошо защищала от стужи и ветра в степях. Они носили плотные и короткие кафтаны, стянутые поясом, облегающие штаны, сужающиеся книзу, остроконечную войлочную шапку вроде башлыка и мягкие сапожки. В такой одежде легко вскочить на коня. А конь всюду сопровождал скифа.
Забелин отправился на поиски не драгоценностей, а узлов жизни, но нашел драгоценные вещи, открывающие историю скифов. Знаменитая чертомлыкская ваза заняла свое место в сокровищнице мирового искусства.
Скифские властители знали толк в таких вещах. Они заказали вазу не простому ремесленнику, а выдающемуся мастеру своего дела. Но где они могли найти такого художника? Ученые думали, что вазу изготовили в Афинах – средоточии всяческих художеств древнего мира. Но подобных ваз не было найдено ни в Афинах, ни в других городах Греции. Да и не могли художники вдали от скифских степей так хорошо вникать в жизнь скифов и изображать ее с такими подробностями, как на чертомлыкской вазе Они непременно должны были жить где-то рядом со скифами, общаться с ними, знать их вкусы и потребности.
Такие мастера оставили след в столице Боспорского царства – Пантикапее. Там нашли чудесные ювелирные вещи и формы, в которых мастера отливали рельефные изображения. По-видимому, чертомлыкская ваза вышла из боспорской мастерской.
Кроме чертомлыкской вазы, в Государственном Эрмитаже в Ленинграде хранятся еще две вазы с рельефным изображением скифов. На серебряной вазе, найденной под Воронежем, скифы в обычной своей одежде мирно ведут беседы. На вазе, отлитой из сплава золота и серебра, найденной в кургане Куль-Оба неподалеку от Керчи, – обыденные эпизоды из походной жизни скифов. Военачальник слушает донесение воина, другой воин бинтует ногу раненого, далее – скиф лечит зубы товарищу. Поведение страдающих от боли очень характерно: они терпеливо сидят, крепятся, но не в силах сдержать непроизвольного движения, а врачующие спокойно и сосредоточенно делают свое дело. Куль-обская ваза – округлой формы и более схожа со скифскими сосудами, чем с греческими.
Позднее, после раскопок Чертомлыкского кургана, неподалеку от него, в кургане Солоха найден был знаменитый золотой гребень с трехмерным изображением боя скифских воинов. Эпизод развивается бурно: всадник в панцире и шлеме на вздыбленном коне и за ним пеший устремляются навстречу воину, оставившему павшего коня. Здесь так же, как и в рельефных изображениях ваз соблюдены поразительная точность в мельчайших деталях вооружения, одежды, конского убора и вместе с тем мера гармонии.
Скифы жили просто. Изготовляли из глины простую посуду, выделывали кожу, пряли суровые ткани. Особенных украшений у них не было. Все богатство – кочь, лук со стрелами и короткий меч – акинак. В могиле обыкновенного скифа археологи встречали лишь черепки глиняного горшка, наконечники стрел, а то и совсем ничего. Зато властители скифов окружали себя роскошью, о которой можно судить по находкам в Чертомлыкском кургане.
Собирая дань с подвластных племен и соседних государств, властители скифов накапливали сказочные богатства. Им нужны были вещи, поражающие воображение. И их привозили из соседних городов и дальних заморских стран.
Им было нужно, чтобы их оружие, чехлы для лука и стрел, которые носили скифы, были отделаны золотом, и боспорские и ольвийские ювелиры украшали их. Им хотелось, чтоб в изображении были не только чужие мифы и чуждая жизнь греков, а то, что их окружает повседневно – близкий и привычный скифский быт. И боспорские и ольвийские мастера принимались создавать то, что нравилось и понятно было скифам.
Греки, жившие в Ольвии и в городах Боспорского царства, перенимали некоторые обычаи скифов, нередко ходили в скифской одежде, более пригодной для здешних холодов, чем легкая одежда греков. И мастера, работавшие для скифской знати, легко привыкали к скифской культуре, нравам и вкусам.
Сохранив навыки, завещанные отцами, они присоединили к своему творчеству заветы скифской культуры. Из этого родилось своеобразное греко-скифское искусство, какого не было ни в Греции, ни в других странах мира.
Кучугуры
Неподалеку от Чертомлыкского кургана шла старая дорога – переправа на левый берег Днепра. Там у Каменного затона была Запорожская Сечь. Всех, кто приезжал к запорожцам, удивляли огромные
рвы и валы, сооруженные в давние времена между Каменным затоном и Белым озером. Видел их и посланец германского императора Эрих Ласота, побывавший у запорожского атамана в 1594 году.
В путевом дневнике он записал: «Отсюда начинается высокий вал, который тянется по степи вплоть до Белозерки, а подле него лежит большой каменный шар, свидетельствующий, что в древности здесь происходило большое сражение».
Запорожцы выбрали хорошее место. Высокий и крутой берег затона с мощными выступами каменных глыб стоял отвесно, как стена. Во время ледохода тут могли укрыться большие и малые суда. А поодаль лежало Белое озеро, обильное рыбой.
Во время войны с турками Петр I построил в тех местах небольшую крепость, срытую после войны. Потом, в 1736 году снова стал строить там укрепления князь Мышецкий, посланный императрицей Елизаветой.
Мышецкий слышал рассказы о старинном городе в этих местах. Говорили, что в былые времена у Белого озера стоял дивный замок княжны Белозерки. Вокруг замка возник городок не то греческий, не то генуэзский. Было в этом городе всего вдоволь. Княжна жила в роскоши и славилась необыкновенной красотой. А красота ее навлекла беду.
В степи привел татар хан Мамай и остановился неподалеку от городка. Увидев княжну, он захотел взять ее в жены. Пока шли приготовления к свадьбе, княжна тайком построила корабли, собрала все что нужно и уплыла вниз по Днепру. Вслед за ней покинули город его жители. Узнав об этом, Мамай пришел в ярость и разрушил весь городок. А на месте замка княжны построил свой дворец.
Князю Мышецкому показывали курган, названный Мамай-гора. Он видел реку, именуемую Мамай-сурка. Татарский хан оставил о себе память. Князю Мышецкому говорили, что между Каменным затоном и Белым озером стоял татарский город Самыс. Город – большой, там было семьсот мечетей. Так рассказывали старики, слышавшие о городе от дедов.
Теперь в тех местах – Каховское море. А до недавнего времени за Каменным затоном и Белым озером высились песчаные холмы. И они не стояли на месте, а «кочевали». Такие блуждающие холмы назывались кучугурами. Обычно они были небольшими, но встречались и внушительные – высотой в два человеческих роста. В основании холмы тоже неодинаковые: то вытянутые, то пирамидальные, то загибающиеся дугой или подковой. Передвигаясь с места на место, они меняли свои очертания.
Сто лет тому назад об этих блуждающих холмах возник ученый спор. Одни высказывались за то, что песчаные холмы с еле заметными твердыми буграми под ними – это могилы запорожцев, другие думали, что их насыпали особого рода сурки – байбаки. Но насыпи создавались не людьми и не сурками, а ветром.
Местность здесь безлесная, открытая ветрам. Разрушая рыхлые берега Днепра, ветры отсеивали желтый песок и постепенно передвигали его к западу. Так пришли сюда дюнные пески, названные кучугурами.
Но округа за Каменным затоном и Белым озером славилась не столь кучугурами, сколь обломками старинных вещей. После большого ветра она была усеяна этими обломками, выдутыми из кучугур. Их собирали ребятишки, наполняя карманы и корзины черепками, медными и бронзовыми пуговицами, бляшками, крючками.
Попадались в кучугурах и греческие остродонные амфоры, местные жители солили в них огурцы. Но они были длинны, узкие, пользоваться ими неудобно. Их разбивали, если находился охотник купить. Нередко ветры выдували монеты. Попадались всякие – золотые, серебряные и медные, греческие и римские, золотоордынские, польские, петровские и елизаветинские.
Ветры обнажили остатки каменной кладки. Здесь видели какие-то сооружения из отесанного камня и кирпича. Но это было давно. Камни разобрали для хозяйственных нужд, и понаслышке говорили будто это остатки печей для обжигания тех глиняных изделий, что находили в кучугурах.
Во время своих странствий по югу России о кучугурах услышал Уваров. Ему удалось купить древнегреческую амфору, найденную, как говорили, в кучугурах.
Холмы дымились от ветра, выбрасывая на поверхность то, что искал ученый, и он торопился увидеть их. Возле Никополя Уваров переправился на левый берег Днепра. Дорога вела по песчаному берегу, а от устья реки Конки к кучугурам. Поднявшись на холм, Уваров поразился обилию обломков амфор, стеклянных сосудов и железных крюков.
Уваров измерил пространство, усеянное черепками, оно занимало шесть километров в длину и три в ширину. Откуда они могли появиться в летучих песках? Он обследовал местность и заметил под блуждающими буграми старые корни деревьев. Когда-то леса, видимо, защищали эту местность от ветра и песков. И, возможно, до того, как ветры превратили ее в пустошь, тут было какое-то древнее поселение, следы которого время от времени обнаруживаются.
Собрав черепки, Уваров разделил их на две кучки. В одной собрались черепки из мелкозернистой красной глины. Они отличались тонкой работой и сохранили следы узоров, напоминавшие росписи древнегреческих сосудов. Не было ли здесь поселения греков? В другой кучке остались черепки из желтой глины, толстые и грубой выделки. Уваров решил, что толстостенные сосуды изготовлялись азиатскими кочевниками – половцами или хазарами, а может быть и татарами.
Местные жители рассказывали, что в кучугурах находили золотые украшения. По описанию они напоминали украшения, найденные в Крыму, в гробницах Боспорского царства. Но почему здесь их находили не в греческих гробницах, а на поверхности песков?
Уваров объяснил это так: здесь стоял греческий город и возле него кладбище. Остатки каменных сооружений, что принимались за печи, по мнению Уварова, были не печами, а древнегреческими гробницами. А потом этот город и гробницы были разорены татарами. Они выламывали камни и мраморные плиты храмов и опустошали гробницы. И теперь ветры выдувают из кучугур следы татарского грабежа.
Серебряный сосуд из кургана близ Воронежа. IV век до н. э.
Уваров объяснил это так: здесь стоял греческий город и возле него кладбище. Остатки каменных сооружений, что принимались за печи, по мнению Уварова, были не печами, а древнегреческими гробницами. А потом этот город и гробницы были разорены татарами. Они выламывали камни и мраморные плиты храмов и опустошали гробницы. И теперь ветры выдувают из кучугур следы татарского грабежа.
Но какой же город здесь был до нашествия кочевников? В кучугурах находили греческие и римские монеты разных веков. Самые ранние Уваров отнес к VI веку до нашей эры, а самые поздние – ко II веку нашей эры. Значит город процветал в течение восьми столетий.
Теперь Уваров начал разыскивать этот город в исторических свидетельствах. В географии древнего ученого Птолемея упоминалось несколько городов на побережье Борисфена, как назывался тогда Днепр. Уваров высчитал отклонения Птолемея в географических измерениях юга России, внес поправку в его карту и определил: на месте кучугур в окрестностях Никополя стоял древнегреческий город Серимон.
Многие ученые согласились с Уваровым, но высказывались и другие соображения. А. Терещенко, побывавший в кучугурах после Уварова, выдвинул свою точку зрения. По его мнению, рвы и валы, сооруженные там, – это следы каналов и водоемов большого города. Такой город мог возникнуть не в древности, а в средние века.
В кучугурах ему достались золотые пластинки с изображениями глаза и медузы. Терещенко думал, что это изделия древних греков. Но откуда они появились в средневековом городе? Терещенко рассудил так: эти золотые вещи украшали одежду греческого правителя, но тут были в древности гробницы, а не город. И когда. через столетия, стали строить город, разрушили древние гробницы, и вещи оттуда до сих пор попадаются в песках.
Осталось найти ответ, какой средневековый город с каналами и водоемами возник на обширной площади в кучугурах? Ответ подсказывали легенды, слышанные еще в прошлом столетии князем Мышецким. Золотоордынские монеты, найденные здесь, подтверждали слова старожилов. Терещенко оставалось признать, что издревле здесь стоял большой город татарских князей Самыс, где было семьсот мечетей.
Позднее ученый Брун, занимавшийся разысканием рек и городов, упомянутых древними авторами, снова рассчитал, где должны находиться города Птолемея, и оспорил Уварова. По мнению Бруна, город Серимон находился не в кучугурах, как думал Уваров, а где-то возле нынешнего Борислава. А в кучугурах или вблизи их мог быть другой город Птолемеевой географии – Серум.
Но расчеты Бруна мало что проясняли. Что за город был Серум, оставалось неизвестным. В географии Птолемея были только древние названия городов, расположенных по берегам Борисфена, а о том, кто там жил, ничего не говорилось.
Может быть, там поселились ольвийцы, которых часто называли борисфенитами, а, возможно, какие-то люди из племен, что по словам Геродота, переняли обычаи греков? Все оставалось темным.
После того, как в низовьях Приднепровья открыли гробницы скифских царей в Александропольском и Чертомлыкском курганах, а потом еще в кургане Солоха, стало вероятным, что вся та округа была Геррос. А если кучугуры рядом с округой Геррос, то почему там поселения были греческие или полугреческие, а не скифские?
И некоторые ученые стали высказываться за то, что остатки рвов и валов в кучугурах – следы пребывания скифов. Но до скифов в тех местах жили киммерийцы, они тоже сооружали рвы и валы. Сохранившиеся исторические свидетельства говорили, что пространства Приднепровья и Крыма еще в библейские времена населяли киммерийцы. Уже для Геродота они были народом древним. О них сохранились лишь отрывочные сведения, и многое в их жизни остается неясным.
Греки, поселившиеся в Ольвии и городах Боспорского царства, застали уже не киммерийцев, а скифов. Земля Приднепровья, Крыма и Кубани была заселена скифами, вытеснившими киммерийцев.
Но в горах Крыма жили племена, не похожие на скифов, и греки называли их таврами. Возможно, это были остатки могущественного племени киммерийцев. А в память о древних киммерийцах греки сохранили названия некоторых мест в Крыму – Киммерийский вал, Киммерик, пролив Боспор киммерийский.
Геродот собрал древние предания о том, как скифы вытеснили киммерийцев. Кочевые племена скифов собрали большое войско. Они славились храбростью, были отличные наездники и стрелки из лука. Киммерийцы им противостоять не могли. Вожди племен или цари киммерийцев собрались на совет, чтобы решить: оставить ли землю скифам и переселиться в другие места или вступить с ними в бой. Решили сражаться. Но народ не послушался царей.
Тогда и среди царей начались раздоры. Одни хотели уйти с народом, другие – умереть в бою на земле, где покоится прах предков. Спор перешел в побоище, и цари перебили друг друга.
Народ киммерийский похоронил всех их возле реки Туры и по словам Геродота, эта могила еще видна была в его время.
Похоронив своих царей, киммерийцы стали уходить через горы на восток. Скифы их преследовали. Киммерийцы продвигались в Малую Азию, за ними шли скифы.
В древних клинописных табличках упоминается о походах скифов, о вторжении их в Вавилонию, Ассирию и Египет. Древние путали киммерийцев и скифов. Ученые сомневались в том, что скифы заходили так далеко. Сомнительным казался и рассказ Геродота о том, как скифы перешли через Кавказский хребет, преследуя киммерийцев.
Но при недавних раскопках поселения древнего царства Урарту на Кавказе археологи нашли в крепостных стенах стрелы скифов, осаждавших крепость. Сведения Геродота о скифском походе через Кавказские горы и вторжении в Мидию подтвердились.
Племена передвигались. Разные народы селились в Приднепровье. Какое же самое раннее поселение было в кучугурах?
Тут находили и кремневые наконечники стрел, сохранившиеся со времен киммерийцев, и черепки от скифской посуды, и греческие амфоры, и монеты разных веков, вплоть до медных
копеек, чеканенных при Петре I и Елизавете. Какой же город, окруженный громадными рвами и валами, стоял здесь?
Кучугуры не давали ответа. В сыпучих песках перемешивались века, как листки отрывного календаря, рассеянные ветром. Высказывались разные догадки о найденных вещах, уче-ные спорили, отвергали одно мнение, склонялись к другому, но город оставался загадочным. Блуждающие холмы продолжали дымиться, выбрасывая на поверхность вещи разных веков и народов.
Город металлургов
Ключом к кучугурам, озадачившим ученых в прошлом веке, стал современный способ археологических исследований. Кучугуры открыли, наконец, то, что они таили в себе. Установить, какой город скрывали блуждающие пески, выпало на долю советского ученого Бориса Николаевича Грекова.
Он сочетал в себе археолога, филолога и социолога и от кропотливых исследований вещественного материала переходил к широким обобщениям, всегда оставаясь на твердой почве фактов. Знаток античных текстов, он составил свод древнегреческих свидетельств о Скифии из различных надписей на мраморных плитах и керамических изделиях, найденных в Малой Азии и на Балканском полуострове. Потом он занялся археологическими раскопками в Поволжье и Приуралье. Собрав вещественный материал о сарматской культуре, он установил, в какое время и как она развивалась.
В археологии нет незначительных вещей. Любая бросовая вещь, сохранившаяся с древних времен, – ценна, любая мелочь – значительна. Но для того, чтобы каждая вещь стала красноречивой, к ней нужен особый подход, и начинается он в умении далеко смотреть, точно определять вещь и сопоставлять ее с массой других. Б.Н. Греков владел всем этим в совершенстве. Он шел от незначительного к многозначительному, как по ступеням, и приходил к широким обобщениям.
Какое-нибудь клеймо на амфоре еще мало что может рассказать. А если соединить в цепь сотни и тысячи клейм, то по ним, как по книге, можно прочесть историческое повествование.
В древнегреческих городах по обыкновению назначали особых надзирателей – астиномов. Они следили за тем, чтобы сосуды, изготовляемые гончарами, содержали установленную меру. Если мера была правильная, астином ставил клеймо со своим именем. После этого сосуды обжигались и могли идти в продажу.
Среди черепков сохранилось много ручек от амфор с клеймами босфорских, ольвийских, херсонских астиномов и астиномов из городов заморских стран. Греков расшифровал надписи и эмблемы, сгруппировал клейма и узнал, где и когда работали гончарные мастерские, с какими странами велась торговля и как она проходила в Северном Причерноморье.
Начав в 1937 году раскопки в кучугурах, он увидел, что встретился с необычным поселением. Но нужно было распутать, собрать и соединить все оборвавшиеся нити в остатках культуры, чтобы наиболее полно представить жизнь древнего города. Раскопки с перерывами продолжались в течение семнадцати лет.
В кучугурах Греков стал изучать куски бронзового и железного шлака, какой-то металлический лом с зеленой окисью и застывшие капли бронзы, вкрапленные в песок мелкими зернами.
Он изучил все это, сопоставляя найденное с другими вещами, и пришел к важному открытию – на месте кучугур был древний город металлургов.
В металлическом ломе с зеленой окисью он узнал остатки медного литья и литейных форм, в бронзовом и железном шлаке – следы выплавки металла. И таких следов нашли так много, что стало совершенно ясно – в городе жили кузнецы и литейщики.
Обычно археологи в глубине напластований земли открывают культурный слой – след жизни людей из остатков утвари, перемешанных со всяким мусором. В кучугурах культурный слой лежал не в глубине земли, а на поверхности, выдутый из песков ветрами. Это была черная масса, выделявшаяся на желтом песке. Черный слой оказался однородным, он принадлежал одной культуре. Раскопки в глубине земли подтвердили однородный характер города. Здесь найдены были остатки жилищ и утвари не разных народов, а одного. Греков разрешил вопрос – в какое время существовал город, кто его обитатели и каков их жизненный уклад. Ответ явился неожиданностью для мировой науки.
Золотое налучье из Чертомлыкского кургана. IV век до н. э.
В раскопках и на поверхности песков было найдено много осколков греческих амфор, но все они оказались привозными. Совсем другого характера были вещи местного изготовления. Греков изучил все находки, каждую мелочь, вплоть до иглы, определяя, как и кем они были сделаны. Все металлические изделия, изготовленные в городе, были скифские. Собрав черепки, он узнал, что в обиходе жителей города была самодельная скифская посуда.
Лепные сосуды, ножи с костяной ручкой, шила, уздечки, витые кольца, браслеты, воинское снаряжение – все было скифское. Кузнецы и литейщики, что жили и работали здесь, были скифами. Город оказался не греческим и не средневековым, а скифским поселением.
Во времена Уварова и Терещенко считалось, что скифы были дикими кочевниками. Уваров не рискнул даже предположить, что найденные им в кучугурах обломки грубоватых сосудов из желтой глины, могли изготовляться не половцами, хазарами или хазарами, а скифами. Особенно настойчиво гнал мысль о скифском поселении в кучугурах Терещенко. Он называл скифов дикарями и писал о них так: «Дикари не знали ни городов, ни оседлой жизни, небо было их покровом, земля – ложем». Такие представления о скифах держались цепко.
Со временем археологи стали находить свидетельства об оседлой жизни скифов. Возникли догадки о скифских поселениях. Но трудно было представить, чтобы большой город в кучугурах оказался скифским городом кузнецов и литейщиков.
Прежде скифов здесь жили племена времен киммерийцев. Они тоже оставили след своей жизни – обломки посуды, кремовые наконечники стрел и скребки. Поселение их было небольшое и находилось поодаль от площади, где раскинулся скифский город. Скифам заброшенное селение было не нужно. Они стали строить город на новом месте, обширном и удобном для обороны.
Его обнесли двумя рядами рвов и валов, трудно преодолимых. Глубина рва была такая, что если семь человек станут друг другу на плечи – голова верхнего едва высунется из рва над валом.
Жилища строили в отдалении от оборонительных сооружений за вторым поясом рвов и валов. А свободная площадь между ними, видимо, служила для загона скота и защиты от обстрела города из луков.
В древние времена стрела из лука летела на такое же расстояние, как и пуля из современного охотничьего ружья, – на полкилометра. К стреле, бывало, подвешивали горящий факел. Такими зажигательными стрелами можно было спалить город. Расстояние от второго вала до жилищ превышало полкилометра и зажигательные стрелы не могли долететь до них.
Золотой олень из кургана станицы Костромской. VI век до н. э.
Город возник две тысячи триста лет тому назад, в ту пору, когда в Герросе сооружали великие курганы. Царские гробницы в кургане Солоха, Чертомлыкском и Александропольском курганах находились недалеко от города.
Город металлургов занимал обширную площадь в двенадцать квадратных километров. На ней могли бы разместиться три города – Пантикапей, Ольвия и Херсонес. Дома в городе металлургов строились деревянные и часто очень большие. На площади большого дома могли бы разместиться три современные квартиры из двух-трех небольших комнат. Дома сооружали из столбов, вертикально врытых в землю. Из столбов, поставленных в ряд плотно друг к другу, делались стены. Иногда дома были каркасные. Тогда столбы вкапывали в землю не плотно в ряд, а поодаль друг от друга и обносили их брусьями.
Внутри дома несколько комнат с земляным полом. В стены вбивались крюки и на них развешивалась одежда. Крышу сооружали четырехскатной, двухскатной или плоской. Дом походил на те сооружения, что в уменьшенном виде делались во времена Геродота в царских усыпальницах под курганами.
Столбовые дома были прямоугольные, а иногда строили овальные, вроде юрты, из двух рядов плетней. Летом жить в них хорошо, а зимой холодно. Но их можно было утеплить, обмазав глиной или обив кошмой. Жили скифы и в землянках. Следы их тоже нашли в городе металлургов. Землянки сооружали квадратные на глубине человеческого роста, довольно обширные с тремя-четырьмя большими комнатами.
В комнатах домов и землянок стояли невысокие глиняные очаги. На них готовили пищу, и они обогревали дома в холодную пору. Но были комнаты и без очагов. Они служили подсобным помещением ремесленников. Здесь хранились разные инструменты и изготовлялись мелкие вещи. А литейно-кузнечные мастерская была возле дома и огораживалась забором. Там стояли горн и печь.
Иногда забор огораживал мастерскую и два-три дома. Эта была большая мастерская, объединявшая труд нескольких семей соседних домов. Мастер все делал сам – отливал медь и бронзу, ковал железо и изготовлял из металла разные вещи. Одному все это сделать трудно, и семья помогала, а иногда и родственники, жившие по соседству.
Руду тоже добывали сами. В древности уже знали рудные богатства Криворожья. Скифские металлурги уходили добывать руду по ту сторону Днепра за шестьдесят километров и привозили ее в город для своего дела.
Все вещи домашнего обихода изготовлялись в семье. Мастер ковал гвозди и дверные петли, крюки и скобы. Изготовлял для себя топор, пилу и плотничал. Деревянные дома ветшали, и их часто перестраивали. Хозяину нужно было стать плотником. Делал мастер и костяные ручки для ножей. Он был не только кузнецом-литейщиком и плотником, но и косторезом.
Женщины носили хворост, разводили огонь, помогая в мастерской. А кроме того, еще пряли и ткали все для семьи – от грубой дерюги до тонкой кисеи. Пряслицы были в каждом доме.
Посуду тоже изготовляли в своей семье. Делали ее из глины без гончарного круга. Сосуды были лепные. Их начинали делать с донышка в виде блюдца, а потом накладывали один на другой три-четыре глиняных жгута. Сформованный сосуд сглаживали смоченной в воде рукой, однако стенки оставались шишковатыми, а край горлышка неровным.
Но сосуду старались придать красивый вид. Вокруг верха сосуда делали углубления. Получалась узорчатая лента вдавленного рельефа. Ямки делали пальцами – круглые или в виде арочки. От ногтя пальца в глине оставался след. Делали и овальные ямки тонкой палочкой, поставленной наклонно.
В обиходе были незатейливые украшения. Женщины носили греческие бусы и серьги из белесоватого золота. Вот и все драгоценности. Дорогих вещей семьи металлургов в доме не держали. Они изготовлялись для других.
На обрывистом берегу реки Конки в отдалении от домов ремесленников стояла цитадель города металлургов. Цитадель была обнесена валом и стеной из сырцового кирпича, а за стеной стояли каменные дома. Строили их из отесанного известняка. На всей площади цитадели археологи не нашли никаких следов ремесленного производства. Жизнь здесь была другая – походная, боевая. Вели в городе такую жизнь люди знатные. Их занятием было военное дело, торговля, охота.
Для знатных людей, приближенных царя и самого царя и делали мастера дорогие вещи. Изготовляли они большие котлы для варки пищи и жертвоприношений, вроде тех, что Забелин нашел в Чертомлыкском кургане, делали железные, медные и бронзовые панцири, их носили не простые воины, а военачальники. Изготовляли конские уборы.
Многое из того, что делали мастера в городе металлургов, было найдено в гробницах воинов и царей, а в мастерской оставались лишь чешуйки от панцирей, бракованные части конского убора и наконечники разных видов стрел – трехлопастные и трехгранные, полуяйцевидные и пирамидальные с втулками, часто гравированными геометрическими узорами.
Оружия изготовлялось много. Город металлургов возник и стал развиваться в конце V века до нашей эры, в пору царствования Атея. Царь Атей, проживший девяносто лет, объединил скифские племена. Его власть была сильной, войско крепким, и он собирался в большой поход. Город металлургов расширял производство оружия.
Изделия мастеров из города металлургов далеко расходились по степи. Шли они вниз по Днепру до самой Ольвии. Там были малые поселения скифов. Шли они вглубь страны по караванным путям во все стороны.
Земледельцы получали серпы и плуги в обмен на зерно, кочевники выменивали скот на конские уборы и оружие. Мастера в городе металлургов жили просто, но в достатке. Торговцы завозили им дорогое вино из Ольвии и заморских стран. Тысячи черепков от остродонных амфор, в которых хранились вино и оливковое масло, остались в жилищах металлургов.
Мастера в городе металлургов были не только литейщиками и кузнецами, искусными оружейниками и косторезами, но и отличными ювелирами, создававшими произведения искусства.
Дорогие украшения, как и все особо ценное, мастера делали не для себя, и дома они не оставались. Среди изобилия металлических вещей, открытых в кучугурах, Б.Н. Греков нашел лишь теть ювелирных изделий. Они случайно остались у мастера из-за поломки или какого-нибудь брака. Это были изображения лошадиного копыта в медной пластине от конского убора, голова орла, вылитая из серебра, подковообразный, не замкнутый браслет, заканчивающийся головой льва с удлиненными ушами, железная подвеска в виде орлиного глаза и бронзовый штамп с изображением львиной лапы. Такими штампами выбивали различные изображения на золотых бляшках.
Изготовлялись драгоценные вещи для царской семьи, приближенных царя, знати. Их одежда, щиты и шлемы сверкали золотом, их кони гремели уборами, поражая богатством и красотой.
Такие украшения в изобилии лежали в гробницах Чертомлыкского кургана, в курганах Александропольском и Солоха, сооруженных во времена Атеева царства и города металлургов.
Золотые бляшки, подвески, золотые и серебряные украшения оружия и конских уборов с изображением зверей и птиц или их голов, лап, когтей выполнялись в своеобразной манере, получившей название «скифского звериного стиля». Это было искусство, издавна созданное скифскими мастерами и расцветавшее еще за двести лет до основания города металлургов.
Золотая пантера из Келермесского кургана. VI век до н. э.
Скифские мастера хорошо знали повадки зверей и могли изображать их в любой позе, в любом повороте, в быстром движении – беге и прыжке. Создавалось изображение остановленного движения, как в кинокадре при замедленной съемке. Животное запечатлевалось не в обычном положении, а в том состоянии, когда на какую-то долю секунды собраны все его силы и движение взято в высшей своей точке.
В таком мгновенном порыве изображен золотой олень, найденный в станице Костромской на Кубани. Олень сжал ноги и летит стрелой в стремительном прыжке. Его шея вытянута, голова вскинута, и мощное разветвление рогов растянулось вдоль всей спины. Мастер расчленил резьбой отлитое из золота туловище оленя, чтобы видно было, как вздулись от напряжения мускулы в сильном толчке.
Массивный золотой олень служил украшением железного щита. Мастер позаботился, чтобы изображение схватило характерность позы животного и в то же время было узорным украшением, сливаясь с рельефом круглого щита. Он создал образ оленя без всяких ненужных деталей, а рога превратил в сплетающиеся узоры, вытянутые, как декоративная кайма.
Скифские мастера часто изображали оленя в стремительном прыжке. Иногда его чеканили с коротким корпусом, сжатым, как пружина, иногда с расправленным и вытянутым, иногда с небольшим пучком рогов, иногда с их растянутым разветвлением, но всегда олень оставался сильным, стремительным, ловким.
В представлении скифов жизнь природы протекала в вечной борьбе двух начал: света и тьмы. Благородный олень в их воззрении олицетворял светлое начало, солнце, зарю, пробуждающиеся силы природы. Поэтому, создавая образ оленя, скифские мастера старались как можно меньше оставлять деталей и как можно больше усилить оленью живость и мощь.
В изображении важны были не сами животные или птицы, а их жизненные свойства: хищность пантеры, быстрота галопирующего коня, зоркость и цепкость орла. А выделив эти свойства и отбросив все незначительное, мастер давал волю своей фантазии и придавал изображению декоративный вид.
Ноги и хвост золотой пантеры из Келермесского кургана он украсил венчиками из маленьких пантер, свернувшихся клубком. Эта литая пантера, так же как и костромской олень, служила украшением круглого щита. Изображена она тоже в остановленном движении, только не в прыжке, а перед началом мощного рывка. Подкравшись к невидимой добыче, хищник застыл на мгновенье с вытянутой шеей и наклоненной головой, изготовляясь к прыжку. Скупость в деталях доведена здесь до предела, превратив изображение зверя в простую схему. Но удивительное умение схватить его контур в движении и уловить повадку наполнило эту схему жизненной силой.
Скифские мастера умели выражать свойства животных и птиц, олицетворяющих силы природы, не только при полном изображении всей их фигуры, но и в какой-нибудь характерной части: лошадином копыте или орлином глазе, бараньей голове с крутыми рогами или львиной лапе с утолщением на конце. Скифы думали, что изображение характерных свойств животных, птиц и рыб может передать эти свойства человеку. И мастера из художников превращались в чародеев.
Они изображали глаз орла или голову льва на рукоятке меча, чтобы вселить в воина орлиную зоркость и львиную силу. Уздечку украшали бляшками с конскими копытами или крыльями птицы, чтобы усилить рысь коня. Навершия погребальной колесницы делались в виде рогатой головы барана или птичьего клюва, чтобы оберегать покойного от злых сил.
Скифские мастера изображали хорошо знакомый им мир животных и птиц. Тут были все, с кем встречался охотник: кабан, олень, лось, волк, медведь и спутники скифа – конь и собака. Но изображались также львы и пантеры, виденные в искусстве стран Востока. Иногда скифские мастера создавали фантастические образы животных: крылатых львов или птиц с львиной головой. Такие фантастические животные издавна встречались в искусстве многих стран. Но скифские мастера все переделывали по-своему. Выделяя особенности животных, они придавали изображению живость и силу движения. В этом было своеобразие скифского искусства.
Рельефные изображения из золота, серебра и бронзы скифские мастера создавали разными способами: отливали с помощью резного дерева или мягкого камня, делали оттиски с по-мощью штампа, гравировали литье и штампованные изображения.
Многовековое искусство скифов менялось, как менялась сама жизнь. Келермесская пантера или костромской олень, отлитые в золота, создавались в VI веке до нашего летоисчисления. В то же жизнь скифов связывали узы рода. Сородичи вместе охотились, вместе перекочевывали со своим скарбом на новые места. Жизнь их зависела от милостей природы, и они старались понять ее язык. И искусство их говорило языком природы.
Прошло с того времени двести лет. Скифские вожди объединяли племена в возникшем царстве Атея. Родовые связи ломались. Появилась богатая знать, окружавшая царя. Скифские цари стали заказывать утварь пантикапейским мастерам, создававшим вещи с изображением сцен из скифского быта. Появились такие вещи, как чертомлыкская ваза.
Продолжало существовать и старое скифское искусство – изображение зверей. Только теперь образ зверя все больше схематизируется, и фигурное изображение переходит в орнамент. Мотивы орнамента становятся сложнее, облик зверя порой трудно узнать. Всевозможные орнаментальные украшения утвари в изобилии были найдены в великих курганах Герроса.
Все же мастера ювелирного искусства в то время украшали вещи не только орнаментом. Они продолжали создавать полные или фрагментарные изображения животных и птиц. Такие украшения создавались и мастерами в городе металлургов.
Город металлургов процветал в царствование Атея. Потом мало-помалу дело ремесленников свертывается. Город пустеет! Он умещается теперь на небольшой площади цитадели. А в III веке до нашей эры жизнь совсем замерла, и город прекрати свое существование.
Царство Атея
В то время, когда Геродот был в Ольвии, город металлургов еще не существовал. Но невдалеке от Ольвии имелись уже скифские поселения. Геродот собирал сведения о жизни скифов у ольвийцев и у самих скифов, но нигде не упоминал об этих поселениях.
В последние годы археологи нашли следы многих скифских поселений в разных местах. Возникали они поблизости от города металлургов и вдали от него, большие и малые. Сотни таких поселений скифов в разные времена размещались в лесостепной полосе от середины Приднепровья до верховий Дона. Среди них были и старые поселения, возникшие задолго до основания города металлургов. Геродот знал этот край, знал округу Геррос с царскими гробницами, знал лесной край Гилею и рассказывал, где расселились скифские племена и их соседи. Но он ничего не говорил ни о больших, ни о малых поселениях, ни о близких, ни о дальних.
Скифские поселения строились обычно на возвышенностях, по берегам рек, возле больших оврагов и укреплялись рвами и валами. При раскопках обнаружили обломки скифской посуды и кости домашних животных. Тут же находили каменные зернотерки для размола зерна, лемехи и серпы. Значит жили в поселении скифские земледельцы.
Скифских земледельцев Геродот знал. Он различал племена скифов кочевников и скифов пахарей, но говорил обо всех, что скифы не живут оседло, а перекочевывают с места на место.
Слова Геродота разошлись с тем, что обнаружили археологи, хотя все другие его свидетельства все чаще подтверждались археологическими раскопками и совпадали даже в мелочах. В чем тут дело – оставалось неясным. Возможно, Геродот умалчивал о скифских поселениях, потому что оседлая жизнь была для него слишком обычной. А может были какие-то другие причины? Ответ на эти вопросы ученые стали искать у самого Геродота.
Геродот записал слышанные им два сказания о происхождении скифов. Одно ему рассказали ольвийские греки, а другое – скифы.
То, что рассказывали греки, тоже было скифским преданием, но греки пересказывали его на свой лад. Они переделали имя скифского прародителя Таргитая в героя греческих легенд Геракла.
Вот этот скифский Геракл пас быков возле Геракловых столбов, как называли греки нынешний Гибралтар. Оттуда на колеснице, запряженной конями, он погнал быков на восток и домчался до скифской земли, в то время никем не заселенной.
Там было холодно даже для полубога. Геракл завернулся в львиную шкуру и так заснул. А когда проснулся, увидел – кони с колесницей исчезли.
Огорченный Геракл пустился на поиски, обошел всю страну и очутился в краю Гилеи. Там, – как рассказывали Геродоту ольвийцы, – он нашел пещеру и в ней встретил странное существо – верхняя часть женщины, а нижняя змеи. Изумленный Геракл сдержался от всяких восклицаний и спросил: не видела ли она сбежавших коней? Змееногая женщина ответила, что кони у нее, но возвратит она их лишь после того, как Геракл станет ее мужем.
Геракл согласился. Ему не хотелось тащиться пешком на другой край света. А змееногая женщина не торопилась вернуть коней, ей хотелось удержать Геракла подольше.
Так продолжалось до тех пор, пока у нее не народилось трое детей. Тогда она привела Гераклу лошадей с такими словами: я сберегла твоих коней, а ты наградил меня тремя сыновьями! Скажи, что мне с ними делать, когда они вырастут? Отослать тебе или оставить в моих владениях? Геракл рассудил, как нужно поступить. Он снял пояс с золотой чашей на пряжке и показал, как он опоясывается. Потом достал лук со стрелами и показал, как он натягивает тетиву. После этого он отдал лук и пояс змееногой супруге, сказав ей: «Когда сыновья возмужают, дай им эти вещи и посмотри, как они поступят. Тот, кто наденет пояс так, как я, и натянет тетиву так, как я, пусть останется здесь, а того, кто не сумеет – отошли отсюда». Подошло время и змееногая женщина выполнила наказ Геракла. Двое из сыновей не сумели опоясаться и натянуть тетиву, как Геракл, и она изгнала их из страны. А третий сумел. Это был младший сын по имени Скиф. Он остался в стране и от него пошли цари славного скифского племени. С тех пор, – говорили ольвийцы, – скифы носят на поясе чашу, памятуя о Геракле.
Другое сказание, рассказанное Геродоту скифами, складывалось иначе. Скифы рассказывали так: первым человеком на скифской земле был Таргитай. Отцом его называли самого могущественного бога – Зевса. Но, записав слова скифов, Геродот тут же добавлял: в это я не верю.
Во времена Геродота в воззрениях всех народов перемешивались мифы и жизнь. Верил в чудеса и Геродот. Однако когда скифы повели свое происхождение от самого Зевса – это показалось ему слишком высокомерным. А то, что рассказывали скифы дальше, уже не вызывало особых сомнений.
У Таргитая, – рассказывали дальше скифы, – было три сына. Когда они подросли, с неба упали золотые плуг и ярмо, секира и чаша. Первым увидел чудо старший сын.
Но когда он подошел к золотым вещам, они загорелись со страшной силой, и он отпрянул назад. Тогда подошел его средний брат и опять золото загорелось. А когда подошел младший брат, золото потухло. Он взял золотые вещи и отнес к себе домой.
После того старшие братья потолковали между собой и решили уступить самое об-ширное царство меньшому брату. Там и хранится священное золото. Так рассказывают скифы о себе, – заключил свою запись Геродот.
В том и другом сказании говорится о золотой чаше. Чаша у всех скифов была священным сосудом. Археологи нередко находили металлические или глиняные чаши в скифских погребениях. Но другие предметы в двух легендах разные. В одной говорится о геракловом луке, который не всякий может натянуть, а в другой – о ярме и плуге, тоже доступных не для всякого.
Навершие из Келермесского кургана. VI век до н. э.
М.И. Артамонов, занимавшийся исследованием жизни скифов, усмотрел в двух версиях легенды о происхождении скифов разную почву. В одной говорится об оружии и прославляется воинская доблесть, и это сказание могло возникнуть в среде кочевых скифов воинов. Другое сказание говорит о земледельческих орудиях, посланных небом. Оно могло сложиться в среде скифов пахарей.
Как же жили скифы земледельцы? Об этом у Геродота ничего не говорится. Но у него есть рассказ о странном обычае скифов награждать землей провинившихся хранителей золота, и Артамонов занялся его истолкованием.
Рассказ об этом обычае у Геродота скуп. Он записал то, что слышал от скифов, опустив все подробности. А рассказывали скифы так: золото, упавшее с неба, почитали у них священным. Цари позаботились, чтоб священное золото хорошо оберегалось и внушало благоговение. Эту святыню чтут настолько ревностно, что раз в год устраивают под открытым небом празднества с обильными жертвоприношениями.
И вот во время этих празднеств случается необычное, и скифы обратили это необычное в свой обычай. Они рассказывали, что священное золото оберегает особый хранитель и если он заснет во время празднеств, то, по их поверьям, не проживет больше года. Поэтому заснувшему хранителю давали столько земли, сколько он может объехать за день. Вот и все, что записал Геродот.
Почему хранитель засыпал во время празднества? Почему его награждали землей за потерю бдительности? Почему после этого он жил не больше года? Тут все неясно. А у Геродота на этот счет нет никаких пояснений. Раскрыть смысл рассказа можно лишь в сравнении скифских обычаев с обычаями других народов. По этому пути и пошел Артамонов.
У Льва Николаевича Толстого есть рассказ «Много ли человеку земли надо». Там башкиры дарят человеку землю с тем же условием: сколько он обежит, столько и получит. Алчность гонит человека. Он выбивается из сил, стараясь как можно больше захватить земли, и на исходе дня, совершенно обессилев, падает замертво.
Может скифы придумали такой хитрый дар заснувшему хранителю, рассчитывая, что алчность его погубит? Но почему тогда он умирает не в тот же день, а через год? Опять неясно.
Артамонов пошел дальше. Он сопоставил скифские празднества с обычаями древних германцев, засвидетельствованными римским писателем Тацитом. Германские племена раз в год собирались перераспределять землю. Одни получали по заслугам больше, другие меньше, одним землю девали получше, другим похуже, а если возникали споры – решали жребием. И так каждый год проходил передел земли, и земледельцы ежегодно перекочевывали с места на место.
Похоже, что такой порядок был и у скифов. Пахари ежегодно собирались перераспределять землю. Этот передел сопровождался земледельческим праздником и жертвоприношениями.
То, что у скифов существовал культ плодородия земли, подтверждается археологическими раскопками. Археологи нередко находили следы костров с остатками сожженных колосьев. Но вопрос, почему хранитель небесных даров засылал во время празднеств и награждался землей, все же остается темным.
Прояснить эти обстоятельства могут другие обычаи, распространенные у многих первобытных народов. Племена переносили культ плодородия земли на избранного ими человека. Избранник становился царем-жрецом, олицетворяющим жизнь природы. Ему дарили все, что он пожелает, ему давали земли, сколько он захочет. Но царствовал он всего один год. Когда земля истощала свои силы и отмирали ее плоды – должен был умереть и царь-жрец. Его умерщвляли перед новым земледельческим годом – началом цветения земли.
Похоже на то, что скифы-пахари переносили культ плодородия земли на хранителя священных даров. Он, вероятно, и засыпал во время земледельческих празднеств, как это требова-лось по обряду. И ему давали земли сколько он захочет на время ежегодного перераспределения земли как царю-жрецу. И когда земля истощала свои силы и отцветала, лишал себя жизни или умерщвлялся другими и царь-жрец.
Теперь нашелся ответ, почему Геродот не отделял образ жизни скифов пахарей от жизни скифов кочевников. У земледельцев не было постоянных наделов земли. Раз в год все скифское племя съезжалось на земледельческий праздник и там перераспределялась плодородная земля. Распределял земли вождь племени или царь. Он, конечно, брал себе надел получше и поболь-ше, потом получали землю старшины, и они тоже не оставались в обиде, а потом и все остальные. Распределение земли сопровождалось религиозным обрядом, и во время него обширный надел получал на год жрец – хранитель священного золота.
Наделы находились то тут, то там, и скифы-пахари вели полукочевую жизнь. На зиму они заготовляли корм для скота и возвращались в селения. А весной уходили. Постоянно в поселениях жили только ремесленники.
А на рубеже V и IV веков до нашей эры жизнь скифов переменилась. Их судьба стала зависеть не столько от племенных вождей, сколько от царя Атея. Об этих переменах свидетельст- вовало скифское искусство.
Б.Н. Греков обратил внимание на то, что в пору царствования Атея появляется много скифских бляшек с изображениями Геракла, убивающего немейского льва. Геракл – герой греческих мифов. Изготовлены бляшки греческими мастерами. Но украшали они скифские уборы и встречались в скифских гробницах. Не были ли эти бляшки отзвуком легенды о происхождении скифских царей от Геракла и змееногой богини Апи?
Если бы бляшки с изображением обнаженного Геракла, борющегося со львом, выполнялись только греческими мастерами, то ответить на это было нельзя ни «да» ни «нет». Но оказа-лось в то же время и на тот же мотив выполнялись изображения и скифскими мастерами.
В это время появляются скифские бляшки с изображением не только зверей, но и человеческих фигур. Выполнялись человеческие фигуры не так, как в греческом искусстве. Греческие мастера любили изображать обнаженное тело, а в скифских бляшках люди всегда в одежде. В греческом искусстве неизменно соблюдалась соразмерность. А скифские мастера сораз-мерность нарушали. Они любили узорчатость и схематизировали изображения людей.
В таком узорчато-схематизированном виде выполнена зернью золотая бляшка с изображением скифа в кафтане, борющегося со львом. Она хранится теперь в Историческом музее в Москве, бляшка повреждена. У нее отбита часть, где изображен лев. От него остались только лапы.
В бляшках греческих и скифских мастеров – одна и та же сцена борьбы героя со львом, хотя изображается она не одинаково. Греческие мастера, превратив Таргитая в Геракла, придали ему черты героя греческого мифа и изображали его обнаженным, а скифские мастера перевели мотив греческого мифа на язык скифской легенды, ставшей общей для воинов и земледельцев. Таргитай, превращенный в Геракла, снова перевоплощается в Таргитая на скифской бляшке.
Что же заставило греческих и скифских мастеров вспомнить старую скифскую легенду о прародителе скифов? В царствование Атея на то появились побудительные причины. Если бы мастера не вспомнили сами, то им бы напомнили заказчики. Заказчики были люди знатные, близкие к царю или хотевшие выслужиться перед ним. Они знали, что нужно царю Атею, а в легендах как раз и был нужный ему смысл.
В скифском и греческом варианте сказания о происхождении скифов царем становится один из трех братьев – самый младший. В его владениях остается обширная страна. И Атей, задумав стать властителем всей Скифии, подчинил себе правителей и объединил скифские племена от Приднепровья до Азовского моря. Ему было нужно узаконить захваченную власть древним сказанием о священных обычаях скифов не разделять, а передавать владения в одни руки. Изображения Таргитая, скифского Геракла, должны были напоминать о могущественной власти Атея, завещанной полубожественным прародителем скифов.
Род скифских царей в легендах ведет свое начало от бога. В царе хранится божественная сила, он герой, победитель и повелитель. И мастера искусства прославляют силу и героизм победителя.
В царствование Атея появляются бляшки, изображающяя скифа со скипетром. Царская власть возвеличивается. Изображаются сцены походной жизни, как на куль-обской вазе, или 6ой всадника в панцире на вздыбленном коне, как в золотом гребне из кургана Солоха. В героических образах прославляется доблесть воинов и могущество скифского царства.
Все это нужно царю Атею и тем, кто ему служит. Воинские старшины становятся его опорой. И они больше, чем все другие воины, получают от своих данников – земледельцев, скотоводов, ремесленников.
Царь Атей возводит мощные укрепления в городе металлургов. Ремесленники стекаются сюда. У них много дел, они снабжают воинов походным снаряжением. Здесь в цитадели останавливается Атей со своими приближенными и стражей. Отсюда он совершает походы в степь и возвращается держать совет с военачальниками. Город в низовьях Днепра становится столицей Атеева царства. Сюда приезжают вожди племен и купцы, отсюда спешат во все концы посланники царя Атея.
В 339 году до нашего летоисчисления царь Атей собирает войско в большой поход. Ему уже тогда было девяносто лет, но замысел расширить и укрепить свое царство не покидал его. Он ведет свое войско на запад и переправляется через Дунай.
Опасность похода Атея оценил македонский царь Филипп, отец Александра Великого. Сильное войско Филиппа остановило продвижение Атея. В сражении скифы были разбиты, и Атей убит.
С того времени государство скифов в нижнем Приднепровье распадается. Город у Каменного затона клонится к упадку, и хотя жизнь продолжает еще искриться в цитадели, но уже без былой силы, славы и величия столицы Атеева царства.
Город жил тревожно. В степях Приднепровья появились кочевые племена сарматов. Они подходили все ближе и ближе к городу и жизнь его внезапно оборвалась.
Петровские скалы на подступах к Неаполю Скифскому
ВСАДНИКИ ИЗ НЕАПОЛЯ СКИФСКОГО
Два рельефа
В Ленинградском музее Академии художеств за два века сложилось богатейшее собрание гипсовых слепков с античных скульптур. Слепки поступали отовсюду. Их снимали лучшие формовщики, сохраняя верность оригиналам. Залы музея превратились в зримую историю искусства.
Но среди известных всему миру памятников в музее встречались и незнакомцы. Происхождение их никто не знал, и в каталогах они не значились. К таким забытым памятникам относились два рельефа с изображением скифов.
Один из них – отливок с двухметрового рельефа – изображал юного всадника на коне в скифских штанах и мягкой шапке в виде войлочного колпака. Другой слепок сделан с малого рельефа. Он был отбит, и на нем сохранились только две головы – юноши и бородатого скифа. Оба они в таких же войлочных колпаках, что и на голове всадника большого рельефа.
На эти памятники, затерявшиеся среди беспаспортных гипсовых голов и торсов, обратил внимание археолог и искусствовед Павел Николаевич Шульц. И вот изучение их привело ученого к такому открытию, какое обычно достигается заступом археолога где-нибудь в древних гробницах или развалинах, скрытых под напластованиями земли.
Оригинал обломка рельефа с головами двух скифов давно исчез. В свое время рисунок его был опубликован в журнале и вызвал большой интерес ученых. Но зарисовка мало сходилась с оригиналом, она не могла помочь решить возникший вокруг рельефа спор. Теперь слепок с него, обнаруженный Шульцем, превратился в уникальный памятник. Оборвавшаяся жизнь рельефа снова восстановилась, как и после первого его открытия в 1827 году. Рельефы с изображением скифов были найдены в тот год в окрестностях Симферополя на возвышенности Керменчик, что по-татарски значит «крепостца». Здесь лежали старые развалины каких-то крепостных сооружений.
Местные жители привыкли выбирать из старых стен камни для своих надобностей, разрушая все, что еще уцелело. Окраина Ак-Мечети наполовину строилась из этих камней. После присоединения Крыма к России город Ак-Мечеть стал называться Симферополем, заново отстраивался, и остатки стен из Керменчика снова пошли в ход.
Апрельским утром 1827 года отсюда, из Керменчика, шел воз груженный строительным камнем. Среди груды камней на возу лежали плиты с изображением и письменами. Они тоже годились на закладку фундамента дома. Но оказавшийся случайно у дороги любитель старины разглядел их. Он купил у возницы известковый рельеф с изображением всадника и куски мраморные плит с древнегреческими надписями.
Об этих находках сообщили в Одессу Ивану Павловичу Бларамбергу. Он был родом из Фландрии и звался там Жан Моро Бларамберг. В Нидерландах он стал офицером генерального штаба, потом сражался на стороне англичан с французами во время наполеоновских войн, а в Одессе служил в коммерческом суде на таможне, знал, казалось, все на свете, и награды и ордена буквально сыпались на него из Петербурга.
Бларамберг собирал монеты, расшифровывал древние надписи и время от времени публиковал свои исследования на французском языке. Его дом был наполнен всякими редкостями.
У него собирались ученые и писатели, приезжавшие из Петербурга. К его советам прислушивался наместник Новороссийского края Воронцов, посылавший чиновников собирать древности. Слушал его рассказы о судьбах древнего Крыма Пушкин, сосланный в распоряжение Воронцова. С ним советовались П. Сумароков и Муравьев-Апостол, писавшие книги о своих путешествиях по местам древних развалин на юге России. Сумароков первый оповестил читателей, что на месте Керчи стояла древняя столица Боспорского царства – Пантикапей.
В то время только что начал открываться античный мир на юге России. О камнях Пантикапея и Ольвии заговорили журналы. В гостиных Петербурга шли толки о мраморных статуях и терракотовых статуэтках, золотых диадемах и ожерельях, расписных
сосудах, найденных в Крыму. Их находили во время строительства казарм и трактиров, покупали у местных жителей, обнаруживали при археологических расколках курганов и развалин. Это было время рождения археологии юга России.
В городах, стоявших на месте древних поселений или поблизости от них, стали возникать один за другим музеи древностей. В 1826 году такой музей был основан в Керчи, а годом раньше в Одессе. Директором того и другого музея назначили Ивана Павловича Бларамберга.
Постоянно он жил в Одессе, и ему посылали с оказией извещения о разных находках в Крыму. Узнав о рельефе со всадником и письменами на мраморных плитах, он тотчас выехал в Симферополь.
Обследовав Керменчик, он раскопал там обломок мраморного рельефа с головами двух скифов. Это был тот самый, впоследствии пропавший памятник, слепок с которого П.Н. Шульц обнаружил в Ленинграде.
В Одессу Бларамберг привез известняковый рельеф с всадником, мраморные плиты с надписями и найденный им обломок с головами двух скифов. Изучая их, он хотел разгадать: когда были сделаны рельефы? Что находилось там, где их обнаружили. О чем говорят полустертые письмена на обломках мраморных плит? На одной из них, восстанавливая утраченные буквы и целые слова, удалось прочитать:
«…Царь Скилур, великий царь, в тридцатый год царствования…»
Имя царя Скилура было знакомо Бларамбергу. Древние писатели Страбон и Плутарх рассказывали о силе и мудрости скифского царя Скилура. Во II веке до нашей эры он снова объединил скифские племена. Соседние государства вынуждены были считаться с этой силой, Херсонес искал покровительства у морских союзников, Боспор задабривал скифского царя-бога золотыми дарами, а монетный двор Ольвии выбивал монеты с его именем в знак признания его могущества.
Скилур и Палак. Слепок с мраморного рельефа из Неаполя Скифского. II век до н. э.
Имя царя Скилура было знакомо Бларамбергу. Древние писатели Страбон и Плутарх рассказывали о силе и мудрости скифского царя Скилура. Во II веке до нашей эры он снова объединил скифские племена. Соседние государства вынуждены были считаться с этой силой, Херсонес искал покровительства у морских союзников, Боспор задабривал скифского царя-бога золотыми дарами, а монетный двор Ольвии выбивал монеты с его именем в знак признания его могущества.
Древние называли баснословное количество сыновей Скилура. Одни – пятьдесят, другие – восемьдесят, что, впрочем, не так уж невероятно в многоженстве. Плутарх рассказывал, как Скилур, собрав своих сыновей, дал пучок прутьев, чтоб они его сломали. Никто не мог переломать этот пучок. Тогда Скилур стал вынимать по одному прутья и разламывать их, пока не переломал весь пучок. Сила скифов в единении – учил он своих сыновей. Из всех сыновей Скилур предпочитал Палака, Палак стал его соправителем.
На перекрестках дорог Скилур строил крепости. Главная его крепость была Неаполь, что значит новый город. Одна из крепостей была названа именем его любимца – Палакий.
Бларамберг подумал: не была ли плита с именем царя Скилура частью постамента рельефа с головами двух скифов. Он сличил ольвийскую монету с изображением Скилура и изображение бородатого скифа и уловил между ними сходство. Догадка Бларамберга о принадлежности надписи к рельефу подтверждалась. Но если бородатый скиф – это изображение царя Скилура, то кто же юноша, что стоял рядом с ним?
Ответ подсказывали древние авторы. Рядом с царем Скилуром называли его сына и соправителя Палака. Бларамберг решил: обломок рельефа с головами бородатого скифа и юноши изображал царя Скилура и Палака.
Теперь можно было ответить и на другой вопрос, занимавший Бларамберга: кто изображен на двухметровом известняковом рельефе? Лицо Палака мраморного рельефа было похоже на лицо юного всадника большого рельефа. Значит молодой скиф на коне – это тот же Палак.
Напрашивался еще один важный вывод. Ведь изображение скифских царей и надпись с упоминанием Скилура найдены в одном месте, на возвышенности среди руин. Не тут ли и стоял легендарный Неаполь Скифский, что сохранился в памяти древних историков и нигде еще не обнаружен?
В том же 1827 году Бларамберг опубликовал свои соображения и зарисовки двух рельефов в одесском журнале. Он доказывал, что на плитах изображены Скилур и Палак и что в окрестностях Симферополя находился древний Неаполь Скифский.
Открытия Бларамберга всколыхнули ученый мир. Многие ученые побывали на возвышенности Керменчик, видели остатки стен и подтвердили догадки Бларамберга. Уваров видел две ручки от амфоры с клеймами «Неаполис». В Керменчике пробовали вести раскопки, но они ничего не прибавляли к догадкам Бларамберга. Здесь найдены были греческие и римские монеты и осколки родосских амфор. Высказывались предположения, что тут был греческий город выходцев с острова Родос. Среди ученых не было согласия. Стали высказываться сомнения в доводах Бларамберга. В то время археологическая наука делала только первые шаги. Раскопки велись бессистемно, и найденные памятники теряли свой смысл в перепутанных связях вещей и времен. Потом приходилось исправлять промахи первых археологов. Недоверие стали вызывать и открытия Бларамберга. Его догадки потонули в ворохе критических замечаний и новых предположений.
Возражали против расшифровки полустертой надписи с упоминанием царя Скилура. Ее читали иначе, и важное звено доказательств Бларамберга выпадало. Возражали против отождествления изображения Скилура на ольвийской монете и изображения бородатого скифа на мраморном рельефе. Выпадало другое звено. Сомневались в местонахождении Неаполя в окрестностях Симферополя. Крепость Скилура искали то у Инкермана, то у Алушты. Так звено за звеном распадалась вся цепь доказательств Бларамберга.
Через столетие уже никто не мог сказать твердо, где находился Неаполь Скифский. Спор затянулся и ни к чему не привел. Он перешел в область пустых догадок, не подкрепленных свидетельством вещей, а главное звено в цепи доказательств Бларамберга – обломок мраморного рельефа с головами двух скифов – оказался утерянным.
Теперь найденная Шульцем точная копия утерянного рельефа давала ключ к решению затянувшегося спора. Анализ памятника сопоставление его с накопленным археологической наукой материалом могли дать ответ на поставленные вопросы. Так и случилось. Шульцу удалось найти ответ.
На обломке рельефа сохранились только головы и плечи. А нужно было выяснить, в каком положении находились люди, как они относились друг к другу. Бларамберг думал, что они стояли рядом. Но это не так, они не стояли, а сидели, и притом были изображены в движении. Наклон головы, опущенные плечи, устремленность вперед напоминает всадников. По всему видно, что они скачут на конях, привычно сдерживая их резвость.
На это указывали и некоторые детали: положение древка копья и линии согнутых в локте рук. Если восстанавливать по этим линиям утраченные изображения рук, то окажется, что они держат поводья. Такие предположения подтверждали и другие памятники того времени, привлеченные Шульцем для сравнения. В древности так обычно изображали скачущих всадников.
Теперь важно было определить взаимоотношения всадников. На сохранившемся обломке мрамора голова юноши впереди, а бородатого скифа позади. Кто этот бородатый старец: слуга или оруженосец? Не то и не другое. По положению голов видно, что всадники скачут не один за другим, а почти рядом.
Они изображены в профиль, а такие профильные изображения едущих верхом или на колеснице принято было располагать так, чтобы передняя фигура не заслоняла другую. И хотя голова юноши выступает вперед, его положение мыслится рядом с пожилым скифом и даже чуть позади его.
В пространственном положении бородатый скиф ближе к зрителю. Его голова и развернутые плечи крупнее и выше, и в повороте на зрителя в фас он представляется несколько впереди, а чуть поодаль – юноша. Мастер рельефа дает понять о значительности бородатого всадника и его превосходстве перед юным спутником.
Но сопровождает значительного всадника не слуга и не оруженосец, а кто-то более близкий ему. Одеты они одинаково. На голове старца скифская войлочная шапка с загнутым назад концом, перехваченная широкой лентой. У юноши такой же колпак с такой же лентой. Поверх рубахи бородача накинут греческий плащ-гематий с застежкой на плече. Сохранившаяся складка на плече юноши показывает, что на нем был накинут такой же гематий.
Сходство одежды, значительная разность возраста и в то же время некоторая близость в положении и отношении двух спутников наталкивают на мысль: не изображены ли здесь отец и сын?
Скульптор выявил индивидуальные черты двух всадников. У бородатого скифа удлиненная голова, орлиный нос и прищуренный глаз. У него гордый вид и взор человека, знающего себе цену. Нахмуренные брови придают ему суровость. Лицо юноши открытое и скуластое, с крутым подбородком и пробивающейся бородой, голова чуть откинута назад. Эти индивидуальные особенности двух всадников приводят Шульца к выводу, что рельеф представлял собой портретное изображение.
Кто же был воспроизведен в портретной скульптуре? Это не просто скифские воины-сородичи, заказавшие свой семейный портрет. Сохраняя индивидуальные черты и особенности выражения лица, скульптор постарался подчеркнуть и другое. Он возвысил их, как возвышают в изображениях героев, создавая представление об их могуществе. Портретные изображения героизированы.
В лицах всадников проглядывает привычка к высокому положению и властность. Так принято изображать повелителей, прославлять владык. Отсюда следовал второй вывод Шульца: в рельефе высечены портреты скифских царей.
Для чего же эти портретные изображения царей предназначались? Всадники героизированы, но в них не наблюдается торжественной напыщенности и той отвлеченности, когда герой похож на всех героев на коне. Возвеличивая царей, мастер не переходит грани простоты и жизненности.
И Шульц пришел к третьему выводу: рельеф не был надгробием. Его назначение не увековечить память умерших, а возвеличить царствующих властителей. В портретном изображении чувствуется та теплота, которая излучается в непосредственном общении с натурой. Мастер создавал рельеф не по памяти, а в то время, когда жили цари и их можно было наблюдать в жизни.
Особенности рельефа позволяли отнести его к II веку до нашей эры. На это время как раз и падало царствование Скилура.
Теперь можно было собрать все выводы, подсказанные обломком мраморного рельефа. Мастер создал портреты двух скифских всадников. Портреты их героизированы так, как изображают царей. Во взаимосвязи старшего и младшего улавливается отношение отца и сына. Рельеф был не надгробием, а прижизненным портретом двух царей. Из всего, что подсказывал обломок мрамора, можно уже заключить с большой долей вероятности – это портретное изображение царя Скилура и его сына и соправителя Палака.
Шульц шел другим путем, но пришел к тому же выводу, что и Бларамберг. Теперь можно проверить доказательство Бларамберга, сличив слепок мраморного рельефа с ольвийской монетой. Сходство разительно: там и тут удлиненное лицо, горбатый нос, нахмуренные брови и остроконечная борода.
Подтверждались сообрежения Бларамберга и о большом рельефе (см. фронтиспис). Круглолицый, скуластый всадник с тяжелым подбородком известнякового рельефа повторяет лицо Палака мраморного рельефа. Одеты они тоже сходно. Значит известняковый рельеф с молодым скифом на коне – портретное изображение Палака.
Скилур. Деталь рельефа
Ольвийская монета с изображением Скилура. II век до н. э.
Где же могли находиться эти два рельефа как не в Неаполе Скифском построенном Скилуром?
Шульц не только подтвердил оспариваемые догадки Бларамберга. Анализ памятников вел дальше, к новым выводам.
Два рельефа из Керменчика исполнены различно Всадник известнякового рельефа, пустив коня вскачь, бросает копье. Фигура всадника превышает величину низкорослого коня, таз юноши сплюснут и вдавлен в спину коня, как в седло. Мастер рельефа не позаботился о соблюдении пропорций. Но движения всадника в броске копья схвачены верно. Левая нога с вытянутым носком выброшена вперед, правая – согнута и прижата к боку коня, как обычно делают всадники, удерживая при рывке равновесие.
В низкорослом коне с большой головой нетрудно узнать степную породу. Но голова коня игрушечная. Движения его ног скованны. Мастер заботился не столько о натуре, сколько о чередовании волнистых линий изображения.
Выпуклость рельефа выступает невысоко, почти сливаясь с плоскостью прямоугольной плиты, а узорчатость складок одежды придает ему декоративный вид. Упрощенностью форм и узорчатостью рельеф напоминает изображения на мятных пряниках.
Всадника с копьем на вздыбленном коне и лицом, повернутым к зрителю, часто изображали в те времена в искусстве многих стран. Но в известняковом рельефе из Керменчика он изображен своеобразно. Рельефное изображение выступает как силуэт, всадник, несмотря на схематизацию, сохраняет портретные черты. В древнегреческом искусстве у галопирующего коня всегда одна нога выше другой. А в рельефе из Керменчика ноги сдвоены на одном уровне. Этот конь напоминает деревянные лошадки мастеров русских и украинских народных промыслов.
Декоративные особенности памятника и изображение коня в остановленном движении связывают его с характером скифского искусства. Отсюда Шульц сделал вывод, что известняковый рельеф выполнил скифский мастер. Теперь можно говорить, что во времена Скилура и Палака в скифском государстве было не только прикладное искусство, но создавалась и монументальная скульптура.
Мраморный рельеф с изображением Скилура и Палака выполнен иначе. Изображение выделяется из плоскости плиты. Оно выпукло, с мягкими переходами света и тени и более близко к искусству древней Греции. Но у рельефа из Керменчика есть свои отличительные особенности. Мастер придал прядям волос черты орнаментальности. Складки одежды выдают неуверенность ваятеля в обработке мрамора. Это позволило заключить, что рельеф выполнен по заказу скифской знати местным греческим скульптором.
После исследований Шульца два гипсовых слепка в музее Академии художеств получили паспорт. Они были выставлены в зале, а в изданном в 1940 году каталоге значилось, что слепки с мраморного и известнякового рельефа – конные портреты Скилура и Палака из Неаполя Скифского.
Но на этом исследования не закончились. Шульц задумывался каким же был Неаполь Скифский? У многих историков складывалось представление, что скифы были чужды городской культуре. Рельефы говорили о другом.
Если в скифском государстве Скилура и Палака были свои мастера монументального искусства, если к скифским царям приходили художники и создавали портретные изображения властителей, то и Неаполь Скифский становится уже не только крепостью, но и культурным центром. По-видимому, этот укрепленный город был столицей скифского государства.
Вполне возможно, что рельефы были установлены на дворцовой площади или во дворце. Сохранившийся шип у известнякового рельефа указывает, что плита была вставлена в каменную стену. По-видимому, и мраморный рельеф и надпись на мраморе, говорившая о Скилуре, находились тут же. Героизированные портреты всадников стояли на видном месте. Они возвеличивали скифских царей, напоминая о силе и могуществе государства.
Стоял ли Неаполь Скифский на возвышенности Керменчик? Все говорит за это. Против мнения Бларамберга возражали те ученые, которые не были там и не видели остатков стен. А те, кто видел и вел раскопки, так или иначе подтверждали это мнение, косвенно подтверждали и рельефы. Вполне вероятно, что скифская столица там и находилась.
И все же необходимо было проверить эти предположения. Шульц собирался выехать в Симферополь, но маршрут его изменился. Время наполнялось тревогами, и мысли о Неаполе Скифском отодвинулись.
Началась Великая Отечественная война. Вражеское кольцо сжималось вокруг Ленинграда. Шульц ушел в партизанский отряд. В бою он был ранен и долго пролежал среди сугробов в лесу. Партизаны нашли его с отмороженными руками и переправили в госпиталь.
На реке Салгире
Во время войны Музей изобразительных искусств в Москве пострадал от фугасной бомбы. Взрывная волна прогнула железные решетки в окнах и смела стеклянную крышу. Сотни квадратных метров стекла превратились в килограммы стеклянного порошка. Мелкий порошок сыпался потом из всех щелей.
Горделивые кавалеры в шелковых камзолах и дамы в атласных платьях, задумчивые старики и веселые фламандские крестьяне с волосатым сатиром покинули стены музея. Полотна свернули в трубки и вывезли.
В Итальянском дворике оставались гипсовые слепки суровых кондотьеров на богатырских конях и пятиметровый Давид, спокойно расправлявший плечи перед боем. Оставался портал Фрейбургского собора – главный вход с полукруглой аркой и рельефными изображениями святых и ассирийские крылатые быки, вделанные в проходе. Они вросли в здание музея и не склонны были к передвижению.
Зияющую крышу заделали черным толем. В полумраке могучие кондотьеры, как бы потеряв свою плоть, превращались в тревожные тени, сливаясь с порталом Фрейбургского собора. Они выплывали из мрачных стен, словно привидения в средневековом замке из романов Анны Редклиф.
Директором музея стал скульптор Сергей Дмитриевич Меркуров. Его гранитный монумент Тимирязеву был свален взрывной волной и снова восстановлен на своем месте. Теперь скульптор Меркуров восстанавливал музей.
Он приезжал на Волхонку из своей мастерской в Измайлове, торопливо входил в кабинет и говорил: «Что нужно скульптору? Хорошие руки, глина и воображение». И в директорском кабинете воображение его тоже не покидало.
Сергей Дмитриевич брал карандаш и чертил план перестройки музея. Он должен стать грандиозным дворцом искусства и состоять не из одного здания, а из нескольких, соединенных между собой крытыми переходами. Обычно разговор о перестройке музея оканчивался обсуждением плана ремонта крыши. Толевая кровля протекала, и к ней были прикованы все мысли сотрудников.
В то время обыкновенные гвозди или фанера становились такой же далекой мечтой, как и дворец искусств. Мечтать приходилось всем, потому что между рабочим планом и фантазией не было ясной границы.
Мечтал и Павел Николаевич Шульц, приехавший в музей из Ленинграда. Он ходил в кирзовых сапогах, в короткой пехотной шинели, с полевой сумкой через плечо. На мечтателя он не походил, но в его полевой сумке лежал план раскопок легендарного Неаполя Скифского. Древняя столица скифов представлялась такой же таинственной и смутной, как легендарная Антлантида, жившая в фантазии романистов.
Но когда в кабинете директора зашла речь о поисках Неаполя Скифского, разговор не окончился обычным решением снова заделать кровлю. Решили снарядить археологическую экспедицию.
Летом 1945 года Шульц со своими сотрудниками отправился в путь. В Симферополе, оставив вещи на вокзале, пересел на трамвай. Нетерпелось осмотреть место раскопок.
Трамвай неторопливо увозил в века до нашего летоисчисления. Позади остались витрины магазинов и театральные афиши. От трамвайной остановки вышли в переулок и с удивлением прочитали его название. На жестяных табличках было написано «Скифский переулок». Таблички светились, как семафор, поднятый единомышленниками, открывая путь в царство Скилура.
Дальше открывалась возвышенность, описанная в археологических летописях: треугольное плато, обрамленное рекой Салгир, Петровской балкой и скалистым обрывом. В нависших скалах ветры выточили узоры, и они таинственно мерцали, как выступающие из стен рельефы в древнеиндийских храмах.
На вершине – рыжая, выжженная солнцем земля, изрезанная окопами. Кругом валялись стреляные гильзы и осколки снарядов – следы недавних боев. Остатки стен, что видели в прошлом веке археологи, не сохранились на истерзанной земле. Все же привычный глаз ученых уловил границы древнего города. Он занимал двадцать гектаров, площадь немногим меньше Ольвии.
Оборонительная стена Неаполя Скифского
Лагерь Шульца расположился в Петровской балке. Раскопки начали в трех местах: у границы крепостной стены, в некрополе – древнем кладбище за чертой города и возле того места, где в 1827 году были найдены рельефы и мраморные плиты с надписью.
Обнажившийся остов крепостных стен отличался мощностью кладки. В некоторых местах толщина стены доходила до двенадцати метров, напоминая циклопические стены Трои и Микен, о которых в древние времена думали, что их сложили не люди, а мифические великаны – циклопы. У стены нашли следы боевых башен и дубовых ворот.
На том месте, где копал Бларамберг, обнаружилась утрамбованная площадь. Здесь нашли известковую крошку, черепицу и множество обломков: часть капители от колонны, мраморную кисть руки, державшую посох или копье, куски от бронзовых скульптур и осколок от постамента с посвятительной надписью богине земледелия Деметре.
Невдалеке от этого места открыли остовы двух домов. Один из них, с восемью вертикально поставленными столбами, был обмазан глиной, другой – удлиненной формы – на каменном цоколе был сложен из сырца. Здесь же нашли куски красной, зеленой и желтой штукатурки. Стены домов были покрыты прежде цветной росписью. В помещении здания сделан подвал, вырубленный в скале.
Город вел обширную торговлю. Археологи нашли зернохранилища, глиняные бочки – пифосы и множество обломков амфор – сосудов для вина и оливкового масла. На ручках амфор клейма соседних государств: Боспора, Херсонеса, Ольвии и заморских стран: родосские, синопские, книдские и всякие другие.
Предположение Шульца, что Неаполь на Салгире был не только крепостью, но и столицей скифского государства, подтвердилось.
В сопоставлении одних находок с другими рисовалась картина города. Въезжавшим в главные ворота открывалась белая площадь, вымощенная известняковой крошкой. В центре площади стояло здание с двумя портиками. Сюда приезжали гонцы царя, посланники и купцы из соседних государств.
В портиках стояли рельефные портреты Скилура и Палака и Палака, бросающего копье. Парадное здание, конные портреты героизированных царей и торжественные надписи на мраморных плитах напоминали о силе и величии скифского государства.
Возле здания стояли мраморные и бронзовые статуи богов. Скилур и Палак носили греческие плащи и не чуждались эллинской культуры. Они ценили тех греков, которые оказывали скифскому государству услуги. На площади стояла мраморная плита с посвятительной надписью богам грека Посидея сына Посидея, одолевшего морских разбойников. Посидей сын Посидея был прославленный ольвийский моряк, переселившийся в столицу скифского государства.
Поодаль от белой площади шли жилые кварталы столичной знати. Дома здесь были каменные с черепичной кровлей, стены покрыты росписью. Приближенным царя доставалась большая доля из той дани, что собирал царь. Купцы богатели на продаже хлеба. Хлеба было много. Археологи нашли шестьдесят зерновых ям. Это были земляные хранилища грушевидной формы, выложенные камнем.
Дальше в жилых кварталах жили ремесленники: гончары, ювелиры, каменщики. Скифские гончары изготовляли лепные сосуды с хорошей отделкой. Их покрывали орнаментом и лощили. Резчики выполняли портреты своих заказчиков.
Скифы любили носить амулеты, чтоб отгонять злые силы, В те времена амулеты были распространены в разных странах, особенно в Египте. Там они изготовлялись в виде скарабеев. Скарабеи – священные жуки, вырезанные из камня, – славились везде. Их привозили и в Неаполь на Салгире. Скифский мастер на обратной стороне египетского скарабея из сердолика вырезал портрет бородатого скифа. Он сохранил индивидуальные особенности портретируемого, а его бороду превратил в орнаментальную кайму.
Скарабей с изображением скифа
Город на Салгире стоял, как воин с надежным щитом. С трех сторон его окружали естественные препятствия, а с юга, где начинался пологий спуск в степь, высилась оборонительная стена с квадратными башнями. С башен были видны дальние подступы к городу, степи и горы. Скотоводы перегоняли на пастбища громадные табуны лошадей и отары овец, стада коров и быков. В случае появления неприятеля зажигали сигнальные костры. Стража на башнях всматривалась: нет ли сигналов тревоги дымом или огнем?
Город на Салгире возник в III веке до нашей эры. После того, как царство Атея распалось и город металлургов в Приднепровье опустел, столица скифского государства была перенесена в Крым. Неаполь Скифский стоял на ключевых позициях, в центре полуострова, на стыке древних путей, соединяющих степи и предгорье с побережьем Черного моря.
Через сто лет город на Салгире достиг наивысшего расцвета. Это было время царствования Скилура, сплотившего племена в скифском государстве. Дома в столице перестраиваются, знать окружает себя роскошью, обзаводится заморской утварью. В город стекаются ремесленники – скифские мастера и греки из соседних государств.
С того времени, когда возникла скифская столица на реке Салгире, Херсонес и Боспорское царство стали испытывать тревогу. Прежде Херсонесу угрожали только тавры. Тавры жили в горах, городов не строили, но были отличными моряками. Суда, выходившие в море, они грабили и захватывали пленников, а с гор совершали разбойничьи налеты.
Херсонесцы много рассказывали о свирепости тавров. Одни говорили, что, захватывая в море потерпевших кораблекрушение, тавры привозили их к храму богини Девы, стоявшему на горе. Там они приносили в жертву пленников ударом дубинки и сбрасывали их в пропасть. Другие говорили, что пленников не сбрасывали с горы, а насаживали на кол.
Таврскую богиню Деву херсонесцы почитали, смешав ее с греческой богиней Луны и охоты – Артемидой. Богиня Дева стала у них покровительницей Херсонеса. На главной площади они построили храм богине Деве, чеканили монеты с ее изображением в разных видах: с луком и стрелой или с ланью.
В городе на Салгире херсонесцы увидели новую угрозу. Скифы были опаснее тавров. В то время, когда Неаполь Скифский начал расти, херсонесцы построили казармы у ворот города и стали укреплять оборонительные стены.
Херсонесцы славили силу богини Девы, ободряя граждан. Херсонесский историк Сириск читал на площади рассказы о чудесах богини Девы, всегда спасавшей город. За это Сириска увенчали золотым венком и высекли в его честь посвятительную надпись на мраморной плите.
На площади храма богини Девы поставили стелу со словами присяги херсонесцев. Там было высечено:
Клянусь Зевсом, богиней Земли и богом Солнца, богиней Девой и всеми богами и богинями олимпийскими, героями, владеющими городом, территорией и укреплениями херсонесцев.
Я буду вместе со всеми заботиться о спасении и свободе государства и граждан и не предам Херсонеса, Керкинитиды, Калос-Лимена-Прекрасной Гавани и остальной территории, которой херсонесцы управляют…
После воцарения Скилура херсонесцы ищут себе союзников. Раздоры с Боспором прекратились, но царствовавший в то время боспорский царь Перисад мало чем мог помочь. Он и сам стал данником Скилура. Ольвия признала владычество Скилура и чеканила монеты с его именем. Самоуправление Ольвии сохранилось, но поборы скифских посланников были разорительны для «счастливого города». В годы неурожая нечем было платить дань, и тогда богатые граждане отдавали свое добро, за что в их честь на площади города ставили плиты с посвятительными надписями.
Херсонесцы нашли себе защитника по ту сторону Черного моря, в Малой Азии. Там было сильное государство Понт, соперничавшее с Римом. Население понтийского царства было смешанным, но преобладали капподакийцы, среди знати – персы, а в наемное войско шли греки, фракийцы, галеты. Херсонесцы заключили союз с понтийским царем, и он покровительствовал им.
А в Неаполе на Салгире скифский царь Скилур укреплял оборонительные стены города. Был построен второй каменный пояс и промежуток между первым и вторым засыпали бутом – раздробленным камнем.
Скифское государство было отрезано от моря. На всем побережье стояли греческие города. Торговлю приходилось вести через греческие порты Херсонес, Боспор и Ольвию. Скилур задумал пробиться к морю и самому торговать с заморскими странами. Скифы оттеснили херсонесцев, заняв Керкинитиду и Калос-Лимен-Прекрасную Гавань. Богиня Дева не помогла херсонесцам.
Скилур с сыном и соправителем Палаком объезжали на скакунах свои владения. На перекрестке дорог стояли крепости Палакий и Хабей. Здесь царей встречали конные воины, умевшие быстро рассыпаться и выстраиваться в ряды и метко стрелять из лука на всем скаку. Скифская конница прослыла непобедимой.
Палак оглядывал степь – кругом скифская земля, тучные табуны и синее небо. Быструю конницу можно собрать по первому зову. Скилур хитро щурил глаза. Сила скифов большая, но не все спокойно на свете. Он хмурил брови, и лицо его становилось суровым. Такими их часто видели мастера из города на Салгире. Такими и высекли они их портреты в каменных плитах.
Голова баранчика
Саркофаг царицы. Реконструкция
В камнях Неаполя Скифского сохранился календарь жизни города. Возникший на реке Салгире в III веке до нашей эры, Неаполь был небольшим и толщина его оборонительных стен не превышала двух-трех метров. В слоях земли этого времени встречались тонкие прослойки со следами городской жизни и культуры. Во II веке до нашей эры, в царствование Скилура, оборонительная стена наращивается до шести-семи метров, местами даже до двенадцати и прослойка со следами скифской культуры значительно увеличивается.
Но вот поверх радужного слоя с остатками цветущей культуры прошла серо-черная прослойка золы и сажи. На эти следы пожарищ археологи наталкивались в разных местах. Какое-то страшное бедствие обрушилось на Неаполь Скифский в конце II века до нашей эры. О том, что здесь случилось, рассказывает надпись на постаменте, найденном в Херсонесе.
После того, как скифы основались в Керкинитиде и Калос-Лимене, жизнь херсонесцев стала еще тревожней. Они опасались грозного соседа и обратились за помощью к царю Понта Митридату Евпатору, их союзнику. Митридат прислал в Херсонес из своей столицы Синопы лучшего и прославленного полководца Диофанта. Диофант прибыл в Херсонес с понтийскими наемниками, совершил, как говорили херсонесцы, много прекрасных дел и подвигов, и благодарные граждане поставили ему памятник.
Бронзовый монумент Диофанта, поставленный в Херсонесе среди алтарей и статуй наиболее чтимых богов, не сохранился. Но в 1878 году найден был мраморный постамент со следами ног от статуи и с надписью в честь Диофанта. Теперь этот постамент находится в Государственном Эрмитаже в Ленинграде. Надпись сохранилась неполностью и начинается такими словами:
«…Диофант, сын Асклапиодора, гражданин Синопы, наш друг и благодетель, пользуясь доверием и уважением, как никто, со стороны Митридата Евпатора, постоянно оказывается виновником всего хорошего для нашего города, направляя царя понтийского на самое прекрасное и славное. Будучи им привлечен и приняв войну против скифов, Диофант прибыл в наш город мужественно со своим войском переправился на ту сторону».
Далее в надписи говорилось, как Диофант вступил в битву с войсками Палака. Натиск Диофанта был сильным. По словам надписи, он обратил в бегство скифов, до тех пор считавшихся непобедимыми.
Но что это за бегство? Может быть, это бегство было притворным – обычная тактика скифов рассыпаться с целью заманить противника в более выгодные для них условия боя? Надпись составлена высокопарно, она славит победу Диофанта и умалчивает о действиях скифов, а потому в ней немало противоречий.
После победы, оказывается, Диофанту пришлось усилить свое войско и снова начинать поход. После разгрома скифов, – говорится в надписи, – Диофант совершил еще много подвигов, но сколько после того, как к нему присоединились херсонесские ополченцы цветущего возраста, двинулся в поход. Он проник в середину Скифии. Скифы сдали ему царские крепости Неаполь и Хабей, признав себя подвластными понтийскому царю Митридату Евпатору. За все это благодарные херсонесцы торжественно почтили царя Понта как освободителя от владычества варваров.
Но, оказывается, скифы не подчинились понтийскому царю. По словам надписи, скифы, обнаружив вероломство, отложились от царя Понта. Славные победы Диофанта ни к чему не привели. Положение дел снова сложилось не в пользу херсонесцев и тревожило их.
Пришлось опять обращаться к Митридату Евпатору. Митридат снарядил войско и хорошо оснастил корабли. Время уже клонилось к зиме, когда Диофант с отборными войсками отправился в Херсонес. Там к его войску присоединились сильнейшие из граждан Херсонеса. Диофант повел войска к Неаполю на Салгире, но из-за непогоды повернул к побережью. Ему удалось овладеть приморским городом Керкинитидой, и он приступил к осаде Калос-Лимен Прекрасной гавани.
В это время Палак не дремал. Он привлек на свою сторону союзников из родственного племени раксолан. С объединенными силами он выступил против Диофанта, осаждавшего Калос-Лимен.
Весть о походе Палака против Диофанта, увязшего в осаде Калос-Лимена, встревожила граждан Херсонеса. Они обратились с мольбами и жертвоприношениями к богине Деве, и жрецы устроили в храме чудеса, чтоб вдохнуть отвагу в войско Диофанта.
Диофант все же успел перегруппировать свои войска раньше чудес в храме и подхода Палака. Он выставил вперед тяжеловооруженных воинов, закованных в броню. На их стороне было теперь преимущество.
Надпись на постаменте гласит: «Воспоследовала для царя Митридата Евпатора победа славная и достопамятная на все времена, ибо из пехоты Палака никто не спасся, а из всадников ускользнули лишь немногие».
Но, как видно из дальнейших слов надписи, праздновать полную победу было еще рано. Диофант опасался, что скифы вновь соберут ударную силу. Не теряя ни минуты в бездействии, он перешел горы. В начале весны его войска ворвались в Хабей и осадили Неаполь. Далее несколько слов в надписи стерто, но о том, что там случилось тогда, рассказывает пепел, обнаруженный в раскопках города на Салгире.
Херсонесцы, радуясь победе Диофанта, славили могущество богини Девы. Сам же Диофант, по-видимому, не слишком был уверен в покровительстве богини и полном разгроме скифов. Он едет в столицу Боспорского царства – Пантикапей, чтобы склонить боспорского царя Перисада принять покровительство Митридата Евпатора.
Во время этих переговоров случилось неожиданное. Скиф по имени Савмак поднял восстание в Пантикапее, Перисад был убит, и Диофанту пришлось бежать из города.
Читая херсонесскую надпись, ученые долгое время думали, что в Пантикапее произошел дворцовый переворот. Надпись на постаменте продолжалась так:
«Когда скифы с Савмаком во главе произвели государственный переворот и убили боспорского царя Перисада, вскормившего Савмака, на Диофанта же составили заговор, последний, избежав опасности, сел на отправленное за ним херсонесскими гражданами судно и, прибыв в Херсонес, призвал на помощь граждан».
Ученые, толковавшие надпись, считали, что Савмак, вскормленный царем Перисадом, был царевичем, сыном или родственником боспорского царя. Уязвленный тем, что Боспор достанется не ему, а понтийскому царю, он убил Перисада, захватил власть.
А.С. Жебелев в 1924 году истолковал надпись иначе. Он стал выяснять, что значит слово «вскормленник». Оказалось – древнегреческие писатели вкладывают различный смысл в слово «вскормленник» и «воспитанник». Обратившись затем к боспорским документам, Жебелев установил, что «вскормленниками» называли тех рабов, что родились и выросли в доме господина.
Стало быть, Савмак – не наследный принц, а всего только домашний раб Перисада. Теперь уже менялась и картина событий: в Пантикапее произошел не дворцовый переворот, а восстание скифских рабов, поднятое Савмаком и охватившее Боспорское царство.
Диофант, бежавший из Пантикапея, понял, что дело плохо – опасность возросла и на херсонесцев надеяться нечего. Он отбыл в Понт и стал собирать силы. В надписи на постаменте говорится, что Диофант нашел в Митридате Евпаторе ревностного поборника нового похода.
Понтийский царь зарился на земли по ту сторону Черного моря, и восставшие рабы его беспокоили. Ему уже приходилось подавлять восстание рабов в Сицилии. В то время рабы поднимали голову в разных странах. Скифские рабы были для него страшнее скифского государства.
Митридат готовил поход долго и заботливо. Потребовался год, чтоб снарядить корабли с войском. В надписи сообщается: в начале весны следующего года (это был 109 год до нашей эры) Диофант переправился в Херсонес с сухопутными и морскими войсками, овладел Феодосией и Пантикапеем, захватил в свои руки Савмака и приобрел власть над Боспором для царя Митридата Евпатора.
На этом торжественная надпись в честь Диофанта кончается, но бедствия после его войн не кончились.
За море в царство Понт шли корабли с данью из Боспора и Херсонеса. Митридат вел войну с Римом и потерпел неудачу. Приехав в Пантикапей, он увеличил поборы, готовясь к новой войне. Жить стало совсем тяжело. От царя отвернулись все. Даже собственный сын изменил ему. Оставшись один, он, по преданиям, лишил себя жизни.
В городе Керчи гора носит его имя. На горе, названной седалище Митридата, стоял дворец и храмы Пантикапея. В 1820 году на Митридате побывал опальный Пушкин и видел еще остатки древних стен. «Здесь закололся Митридат», – писал он позже.
Боспорское царство стало подвластно Риму, и боспорские цари прибавляли к своему потускневшему титулу слова «друг римского цезаря».
В Херсонесе стоял гарнизон римских легионеров. Корабли везли теперь дань в Рим. В слоях земли тех времен археологи находят монеты римских цезарей и остатки римских крепостей.
После диофантовых войн Неаполь Скифский продолжал свое существование. Поверх прослойки золы и сажи Шульц обнаружил следы жизни города на Салгире. Перестраивались и поврежденные дома и оборонительная стена, возводились новые здания, оживлялись торговля и ремесла. Среди привозных изделий чаще стали встречаться обломки посуды из Херсонеса и Боспора и реже из заморских стран. Город жил новой жизнью.
Каменная гробница
Вход в склеп
Остов Неаполя Скифского, выступающий из прорытой земли, стал теперь археологическим заповедником. Здесь каждый камень осмотрен, как жемчужина в ожерелье, и оберегается сторожевой охраной.
В Симферополе любой школьник укажет путь в Неаполь Скифский, а случается и расскажет кое-какие подробности о скифских царях.
Неаполь Скифский влился в жизнь Симферополя в то время, когда велись раскопки у крепостной стены. По городу пошла молва о кладах, найденных в древнем погребении. Припоминали о необыкновенных вещах, отрытых когда-то в царских курганах Крыма, а то, что стерлось в памяти, заполнялось собственным воображением. Любопытство разгоралось. По тропам Петровской балки поднимались вереницы людей. На месте раскопок пришлось установить дежурство милиционеров.
Это было в 1946 году, на второй год работы экспедиции Шульца. Вернувшись в Симферополь, археологи снова осмотрели городище. Все осталось как было, только у внешней стороны оборонительной стены Шульц заметил развороченную яму, где из глины выглядывала человеческая кость.
Неаполь не был тогда еще заповедником. Кто-то выбирал здесь глину для хозяйственных надобностей. Но на этот раз неумышленное зло принесло пользу. На месте, где выбирали глину, обнаружилось древнее погребение. Стали расширять яму и нашли костяк в сосновом ящике, истлевшем от времени. Углубляясь дальше, раскрыли под ним другое погребение в ящике, еще ниже – третье. Казалось, им не будет конца.
Расчистка продвигалась крайне медленно. Погребальные ящики, поставленные один над другим, иногда до шести ярусов, прогнили, рухнувшие вниз костяки кое-где перемешались. Расчищать приходилось руками или хирургическими инструментами, чтобы ничего не повредить и не сдвинуть с места, а потом сфотографировать и описать. На это ушло более трех месяцев.
Появились какие-то каменные ступени и остатки стены. Занялись ими. Обнажилась лестница, спускавшаяся с вершины оборонительной стены в прямоугольное помещение, где один над другим покоились погребальные ящики.
Что же это такое? Обычно скифы хоронили своих сородичей в курганах или склепах, а здесь наземное сооружение – доселе не встречавшийся нигде скифский мавзолей.
Толстые стены мавзолея сложены из белых известняковых квадратов и скреплены глиняным раствором. Верхний ярус выложен из сырцового кирпича с дубовым перекрытием. Со временем деревянный каркас прогнил и сырцовые кирпичи обрушились вниз, облепив погребения пластами глины. Ветры наметали песок и наслаивалась земля, скрыв под собой наземное сооружение.
В мавзолее, по-видимому, хоронили военачальников, родичей или приближенных царей. Хоронили с почестями во всем блеске воинского снаряжения: с мечами или секирами, с луком и стрелами в узорчатых чехлах, с золотыми бляшками на кафтанах, перетянутых наборными поясами из бронзы или серебра.
Не менее пышно хоронили их жен. Погребения усыпаны бусами самых различных форм: круглыми, цилиндрическими, бочковидными, бобовидными, кольцеобразными из сердолика, янтаря, сапфирита, горного хрусталя и стеклянной пасты всевозможных цветов. Бусы нашивались даже на сапожки. Блеск золотых и бронзовых застежек и пронизей сливался с блеском браслетов и колец.
Чем ниже лежали погребальные ящики, тем больше встречалось вещей и изысканнее становилась варварская роскошь. Но дойти до основания мавзолея было не так-то просто. По мере углубления расчистки, слои земли становились плотнее.
Подошла осень и начались заморозки. Замерзшую землю нужно было отогревать. Тогда разжигали огонь на железных листах и передвигали их с места на место. Еще больше хлопот приносила оттепель. Шли дожди, и вода просачивалась в мавзолей. Тогда, отложив все дела, принимались вычерпывать лужи.
На календаре уже обозначился ноябрь. Но работы не прекращались. Шульц решил во что бы то ни стало завершить раскопки мавзолея.
Найдено было семьдесят два погребения и каждое из них приносило свои неожиданности и тревоги… Волнение археологов разделяли толпы симферопольцев, терпеливо ожидавших конца расчистки. Многие из наблюдателей превращались в помощников ученых. Особо усердствовали школьники.
Двое школьников, разгребая землю, наткнулись на скалу. Скала предвещала конец работы. Дошли до дна. Но при осмотре оказалось, что в скале пробито углубление, прикрытое плитой. Снова началась кропотливая расчистка. Теперь в скале обнажилась гробница, покрытая тремя известняковыми плитами. Но что там? Спустились сумерки, и работу пришлось отложить.
Бесполезно было гадать, с чем могут встретиться археологи в каменной гробнице. Но трудно отогнать тревожную мысль о древних грабителях. Свой след в мавзолее они оставили, разграбив саркофаг.
Деревянный саркофаг стоял недалеко от каменной гробницы у стены мавзолея. От времени он истлел. Но о его роскоши свидетельствовали отпечатки в глине, а о богатстве погребения витой перстень, золотые подвески и бусы, оставленные грабителями. Что-то им помешало, и второпях они не успели забрать все. По оставшимся вещам можно судить, что здесь была погребена царица.
Добрались ли грабители до каменной гробницы? Из трех плит, покрывавших гробницу, одна провалилась вниз, а, может, была сдвинута. Успели ли они снять крышку или нет, много ли унесли? Поводов для тревожных размышлений хватало.
Утром у каменной гробницы собралось много народу. Расчистили все до последней пылинки и только тогда сняли три крышки. В гробнице лежали останки человека в царском уборе с мечом и шлемом.
Гробница царская – в этом не было сомнения. Кожаный кафтан истлел, но тлен засверкал после того, как сняли пыль и закрепили расположение золотых нитей, бляшек и пронизей.
Теперь царь предстал во всем блеске. Подол кафтана обрамляли волнообразные полосы штампованного золота. Весь кафтан сиял узорами из нашитых золотых бляшек то в форме звездочек или сердец, то в виде пчел или мух. Особенной тонкостью ювелирного мастерства отличались миниатюрные львиные головки. Золотые львы держали в пасти колечки с подвеской, сияя глазками из цветной пасты.
Каменная гробница осталась нетронутой грабителями. В ней нашли свыше восьмисот золотых вещей. Своими богатствами она напоминала гробницы великих курганов, открытых в прошлом веке.
Старые обряды погребения скифских царей во многом еще сохранились в мавзолее. По бокам царской гробницы были похоронены четыре царских коня. Возле них лежал конюх. У входа в мавзолей погребена собака. Сторожевой пес должен охранять вход в усыпальницу царя.
Мавзолей был сооружен во II веке до нашей эры и простоял более двухсот лет. Время от времени в царской усыпальнице хоронили тех, кто занимал важное положение в скифском государстве. Красные ящики с ножками и гипсовым орнаментом часто становились семейными погребениями для четырех-пяти человек – мужчин, женщин и детей.
Старые и новые обряды погребения смешивались. По-старому – на дно ящика стелили подстилки из звериных шкур. Новым было – класть на глаза и рот золотые пластинки с рельефным изображением глаз и губ. Золотые пластинки должны были заменить бренные глаза и рот, чтоб ушедший в дальнюю дорогу того света мог лучше видеть и есть.
К скифским обрядам примешивались эллинские. Видимо, владетельные и знатные скифы любили брать в наложницы гречанок. В женских погребениях чаще всего встречались медальоны с изображением греческих богов и греческие украшения.
На рубеже старой и новой эры скифские обряды стали смешиваться с сарматскими. Сарматы – родственное скифам, но не всегда добрососедское племя, кочевавшее в степях. У них было в обычае разбивать зеркала у могилы и класть их в погребение. Разбитые бронзовые зеркала встречались в погребальных ящиках мавзолея. Погребения верхнего яруса менее богаты, чем внизу. Вещи становились проще и грубее, от них веяло духом сарматских кочевий.
Мавзолей возвели у крепостной стены, неподалеку от въезда в главные ворота города. От ворот к нему вела белая площадка, усыпанная известняковой крошкой. Основание мавзолея квадратное, верхняя часть стен из сырцового кирпича, а перекрытие, возможно, было в виде четырехгранного шатра. Могучие стены в метр толщиной и тяжелая дубовая дверь, сужающаяся кверху и обитая крупными коваными гвоздями, стояли, как неприступная крепость, выдвинутая вперед. Позади выступала оборонительная стена с боевыми башнями. Суровая простота форм мавзолея была внушительной.
В глазах скифов могилы предков священны и неприкосновенны. В них они видели величие своего прошлого и силу, объединяющую племена. Когда посланник персидского царя Дария спросил царя скифов Иданфирса, почему скифы отступают, не принимая боя, тот ответил, попробуйте тронуть могилы наших предков, тогда узнаете, как скифы воюют.
Мавзолей был поставлен на виду, чтобы напоминать о завете скифов: лучше умереть, чем отдать святыню врагу. Царская усыпальница свою роль выполнила. Во время походов Диофанта она продолжала стоять, как стояла до войны.
Херсонесская надпись о победах Диофанта и о том, что он захватил Неаполь Скифский, оказалась преувеличенной. Понтийскому полководцу не удалось сломить скифов и овладеть святыней города на Салгире.
Свидетельства мавзолея о культуре скифов дополняли погребальные склепы, вырубленные в скалах. Их нашли за чертой города в склонах Петровской балки. Входы в склепы были завалены камнем и засыпаны землей. Лишь едва заметные впадины и чахлая трава выдавали скрытые под землей помещения. Археологи нашли двадцать восемь склепов, и все они оказались разграбленными еще в древние времена.
Бусинки, застежки, осколки посуды и ножей – вот все, что в них нашли, но эти вещи помогли установить время, когда сооружали склепы. Вырубили их в разное время с I по III век нашей эры.
В помещения вели коридоры с пологим спуском или ступенями. Дальше – вход, закрытый каменной плитой. Склепы невысоки, и ходить в них нужно пригнувшись. Тщательно осматривая все вокруг, археологи заметили на стенах какие-то тусклые пятна, проступающие, как сквозь иней. Пятна, затянутые отложениями солей, были цветными и черными. Отложение солей на стенах – естественно, а что за странные пятна под ними? Ученые интересовались этим.
Стали снимать кристаллы солей, каждый кристаллик в отдельности. Обнажился один сантиметр, другой, а потом и часть стены, теперь уже можно разглядеть живописные изображения. Это была стенная живопись, выполненная черной сажей, красной и желтой красками. Археологи впервые увидели стенную живопись скифов, о существовании которой доселе никто в мире не знал.
Сцены охоты. Стенная роспись склепа. I век до н. э.
Теперь к монументальной архитектуре и скульптуре скифов, открытой в Неаполе на Салгире, прибавилась монументальная живопись. Стенная живопись создавалась как раз в то время жизни скифов, о котором меньше всего сохранилось исторических свидетельств – в первые века нашей эры. И тогда еще скифская культура не угасала.
Стенную живопись открыли в пяти склепах. Самый большой из них и наиболее богатый росписью расположен поближе к городу. Он создан в I веке нашей эры, уже после разорительных войн с Диофантом.
Мастера росписи воспроизводят здесь убранство покоев скифского дома. В стене вырублены выступы вроде опорных столбов, поддерживающих своды, и они расписаны ромбами, а карнизы – зигзагами. Белая расписная стена похожа на полог. Она украшена трехцветным ковром, обрамленным наконечниками стрел. А дальше развернуто эпическое повествование о жизни скифов.
Возле трехцветного ковра скиф в широкополом кафтане и остроконечной шапке с лирой в руках. По-видимому, это певец, слагающий былину о подвигах погребенного здесь знатного человека. А вот и он сам выезжает на охоту на статном коне, вооруженный копьем. Перед всадником, чуть повыше его, развертывается сцена охоты: две разъяренные собаки набрасывают на ощерившегося кабана с кровоточащей раной в бедре.
В стенах выдолблены две ниши. В них ставились светильники. Мастера декорировали и эти ниши, расписав одну в виде юрты, другую в виде деревянного дома с двухскатной крышей и коньками, напоминающего русскую избу.
Рисунки разбросаны по стене без соблюдения симметрии. Но в росписи сохранена декоративная цельность, всегда свойственная скифскому искусству. Чувствуется, что мастер хорошо знал быт скифов, умел подмечать характерные движения охотников и повадки животных.
Ноги животных художник поставил не на одном уровне, а на разных плоскостях. Он превратил плоскость стены в трехмерное пространство, как будто это поле, уходящее в глубину. Все это говорило о том, что скифская культура I века нашей эры не угасала, а развивалась.
Живопись остальных четырех склепов создана в более позднее время. В склепе II века нашей эры на стене изображен скиф с луком и танцующие женщины. Изображения примитивны, как детские рисунки. Это рука неискушенного живописца. Вкус заказчиков стал невзыскательным.
Другого характера живопись в склепах III века нашей эры. Фигуры людей и животных геометризированы. В этих изображениях проявилось не столько живое наблюдение, сколько фантастическое представление о мире. Так терялись старые навыки скифского искусства.
После царствования Атея культура скифов продолжала существовать еще шесть столетий. В скифском государстве Скилура и Палака она процветала. Искусство, впитывая эллинскую культуру, сохраняло тем не менее самобытность.
Новые черты в культуре скифов появились в II – III веках нашей эры. В это время кочевые племена сарматов теснят соседей, оседают в городах и вносят в жизнь и искусство скифов свои кочевые навыки. А в IV веке нашей эры следы жизни и культуры скифов встречаются реже и вовсе исчезают. В это время пронесся разрушительный шквал нашествия гуннов. Началась новая эпоха.
Раскопки скифских курганов ознаменовались блестящими открытиями еще в XIX веке. Но тогда археологи не знали скифских городов. Культура скифов поздних времен оставалась неизвестной.
Стенная роспись склепа. Детали. III век н. э.
Открытия советских ученых изменили старое представление о жизни, культуре и искусстве древнего народа, обитавшего на русской земле.
Время стирает следы древних культур. Все меньше остается памятников под слоями земли. Но советская наука узнает о жизни древних народов больше, чем прежде, потому что изменились и обогатились методы работы.
Охота на кабана. Деталь
В Чертомлыкском кургане Забелин приметил в глине отпечаток истлевшего саркофага. Он заметил то, что другие в его время не замечали. Но сто лет назад даже и представить было невозможно, как выглядел саркофаг. А в мавзолее Неаполя Скифского отпечаток в глине и труха от истлевшего деревянного саркофага оказались достаточным материалом, чтоб создать его копию.
Заливая гипсом пустоты, образовавшиеся в глине от рельефных изображений и орнамента, реставратору удалось восстановить формы саркофага, а художник восстановил роспись по сохранившимся отпечаткам краски, присохшей к земле. Расписанный голубой, розовой и желтой красками саркофаг был двухъярусный с позолоченными колонками и резными скульптурными изображениями.
Постамент саркофага стоял на фигурных ножках в виде грифонов и сфинксов, а в верхнем ярусе покоилась царица. Верх саркофага украшен рельефными гирляндами, перехваченными лентами, с рогами изобилия, цветами, голубыми, белыми, золотыми и ярко-красными ягодами. На крышке саркофага стояли скульптурные фигуры крылатого грифона и сфинкса. Они смотрели в разные стороны, оберегая царицу. Саркофаг был торжественно строг и царственно величав.
Труднее было узнать, как выглядел царь, покоившийся в каменной гробнице. Казалось, это никогда не удастся. От царя остался лишь череп и разве только живая вода или палочка чародея из волшебных сказок могли вернуть его облик.
Такой живой воды и волшебной палочки в природе не было. Но волшебник был. Антрополог, археолог и скульптор М.М. Герасимов мог восстанавливать утраченные черты лица по черепу. Ему и отправили череп из каменной гробницы мавзолея Неаполя Скифского.
III. ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ
Голова восстановленная по черепу из Неаполя Скифского
Реконструкция М.М. Герасимова
В эпоху Возрождения художники проверяли гармонию алгеброй и, взявшись за циркуль, расчленяли человеческое тело в рисунках. Они хотели узнать, какова связь костей и мышц, частей и целого, устойчивости и движения. Изображение человека строилось в математических пропорциях, как архитектурное сооружение на столбах и балках. Кости, связки, мышцы – все было изучено, высчитано и соотнесено одно с другим.
Художественный поиск обогащался знаниями о структуре человека. Так рождалась новая наука – пластическая анатомия. Человек в воображении художника складывался по частям, обрастая естественными слоями, как каркас глиной на станке скульптора. Поверх костей и мышц, обтянутых кожей, шел еще один слой человека – одежда. Здесь тоже изгонялась всякая случайность. Сначала мастер делал рисунок обнаженного тела, а потом покрывал его одеждой, чтобы складки спадали по законам природы, но не теряя при этом красоты. Теперь глаз мог ощущать сквозь одежду тело и костяк в изображении человека. С того времени анатомия стала сопутствовать творчеству художников,
А в 1910 году анатому Сольгеру пришла мысль привлечь художников к воссозданию облика ископаемого человека. Если художники, наблюдая внешность живого человека, представляют себе его внутреннее строение, то можно идти в обратном направлении – по костям ископаемого представить себе его внешний вид. Сольгер хотел заинтересовать художников и сам приступил к делу, чтоб показать им образец искусства восстановления.
Его натурщиком стал костяк неандертальца, жившего на заре человечества. Руки и ноги его были необычных пропорций, череп – с покатым лбом и выступающим затылком.
Натурщик Сольгера, несмотря на неподвижность, был беспокойным, как мерцающий луч скрытого источника света. Странные формы скелета будоражили представления о лесах и пещерах межледникового периода. Разбушевавшаяся фантазия анатома рисовала ему человека необычайной силы в виде звероподобного существа. Сольгер потерял анатомические ориентиры. И его скульптура неандертальца походила не на первобытного человека, а на человекообразную обезьяну. Воображение анатома завело его слишком далеко. Позади остались границы науки с доводами о приближении внешнего вида неандертальца к облику современного человека.
После того, как Сольгер превратил человека в обезьяну, анатомы стали искать пути к восстановлению человеческого облика неандертальца. Профессор Иенского университета Эггелинг разработал шкалу толщины покровов лица в различных частях черепа и пригласил скульптора для воссоздания облика первобытного человека. Скульптор восстанавливал лицо, как указывал профессор Эггелинг, но у него были свои навыки и чувство художественной меры. Скульптор избегал резких форм черепа, сглаживая их утолщением мягких тканей лица. И вот его неандерталец превратился в полнощекого здоровяка, которому не хватало спортивной майки, чтоб сойти за атлета с олимпийских игр.
А ведь череп, с которым работал скульптор, принадлежал глубокому старику с выпавшими зубами.
Анатом Мартин пошел по другому пути. Он решил не выходить из строго очерченных рамок науки и восстанавливал лицо сам, без помощи скульптора. Он изгнал всякое воображение и не видел ничего, кроме костей. Но в костях заключалась своя мудрость, которую Мартин разгадать не смог. Мартин не сумел найти связь частей и целого, и созданное лицо с выкатившимися глазами раздвоилось, как будто было составлено из кусков.
Неудачи не обескураживали ищущих. Анатомы и скульпторы, поправляя друг друга, воспроизводили более гармоничный и соответствующий черепу облик первобытных людей. Правда, все они получались с разными чертами. Зависело ли это от того, что у анатомов различные способы восстановления или от того, что черепа принадлежали непохожим людям?
Профессор Эггелинг решил это проверить. Он снял два гипсовых слепка с одного черепа и передал их двум скульпторам. Оба они восстанавливали лицо по способу Эггелинга. А когда две вылепленных головы поставили рядом, они изумили профессора: между ними не было никакого сходства. Казалось, что в руках скульпторов были слепки не с одного, а с двух несходных черепов. Можно ли вообще добиться большей точности?
Разгорелся спор. Ученые, сомневавшиеся в успехе, припоминая все неудачи, пришли к выводу: восстановить лицо по черепу – пустая фантазия. Другие возражали. Они хотя и признавали, что воспроизвести индивидуальные черты никогда не удастся, но доказывали, что общий тип первобытного человека или людей других эпох восстановить можно с большой долей вероятности.
В этих спорах слышался еще голос очень немногих ученых, не терявших надежды восстановить индивидуальные черты. Но в общем хоре их голос звучал приглушенно.
Споры анатомов не прошли мимо Михаила Михайловича Герасимова, жившего в Иркутске. Отец его был врачом, и молодой Герасимов знакомился с его анатомическими атласами и литературой. От отца он унаследовал тягу к широкому кругу знаний и приохотился читать книги из его библиотеки: повествования о строении земли и о жизни людей далеких эпох. Впоследствии юноша стал научным сотрудником Иркутского этнографического музея.
Это был старинный музей, основанный еще во времена Екатерины II. Ссыльный Радищев, остановившись в Иркутске проездом в Илимск, видел здесь редкие минералы, растения и чучела диковинных животных. Собрания Музеума натуральной истории, как его тогда называли, пополнялись неожиданными вещами. Здесь был портрет Державина, выполненный художником Тончи. Художник написал его в собольей шубе и бобровой шапке, подаренных поэту иркутянами. Державин прислал этот портрет в Иркутск своим почитателям.
Потом в залах музея появились невероятной величины и веса кости мамонта и ископаемого носорога. Каждый зуб мамонта весил по полпуда.
В то время, когда Герасимов стал сотрудником музея, руководивший научной работой профессор Петри расширял в залах разделы этнографии. Быт, культура, религия бурят, якутов, тунгусов изучались во всех подробностях. Даже живого шамана привез откуда-то профессор Петри. Шаман показывал, как вызывают духов, гремел палками с колокольцами, подпрыгивал вверх и падал плашмя на пол.
Разнообразие разделов музея отвечало интересам Герасимова. Он любил переходить через порог одной отрасли знаний в другую, чтобы рассмотреть предмет со всех сторон. Затем сосредоточился в археологии. Отсюда открывалось окно вдаль веков, в те тысячелетия, куда не проникала даже фантазия древних народов. В ледниковый период долины рек в окрестностях Иркутска остались незатронутыми оледенением. В теплые края шли мамонты и сибирские носороги, а по их следу – охотники, устраивавшие здесь свои стоянки. От них остались женские фигурки, выточенные из бивня мамонта, подвески из оленьего рога и рисунки на костяных пластинках. Герасимов их раскопал возле дома отдыха в курортной местности Мальта, неподалеку от Иркутска.
А в предместье города, в Глазкове, он нашел кости человека тех веков, когда люди научились изготовлять глиняную посуду. Изучая эти кости, он вспомнил о спорах анатомов, и решил восстановить облик человека новокаменного века. Анатомию он знал, лепить умел, а археологические знания корректировали работу. Бюст человека эпохи неолита, воссозданный Герасимовым, был помещен в Иркутском музее.
Но насколько верно восстановил он утраченное лицо? Помочь с ответом никто не мог. Пришлось самому искать способ проверки с помощью техники – рентгена и фотографии. Он стал изучать строение черепа и лица современного человека. Годами копились рентгенограммы голов, таблицы измерений, математических расчетов и записи наблюдений.
Выводы оказались неожиданными. Обычно узкие глаза называют монгольскими, а у монголов между тем орбиты глаз значительно шире, чем у европейцев. Все шло в разрез с обычными представлениями.
Пухлые губы кажутся толстыми. Но оказалось, что вид их обманчив. Припухлый рот образуется вовсе не толщиной мягких тканей, а строением челюсти. Из-за того, что челюсти чуть выдвинуты вперед, рот складывается в кажущемся утолщении.
Но если губы и форма рта зависят от строения челюсти, то, можно думать, подбородок и подавно в такой зависимости? Отличая тяжелый подбородок от мягко очерченного, про такой обычно говорят: массивная челюсть. Но это не так, тут все наоборот. Оказывается, что у людей и с тяжелым и с тонко очерченным подбородком челюсти внешним видом ничем не отличаются. Все различие заключается в большей или меньшей толщине мышечных тканей.
Теперь возник другой, более сложный вопрос: как же узнать толщину мышц подбородка, если кроме черепа ничего нет? Начались новые поиски, и ответ был найден. Оказалось – толщина подбородка связана с усилением микрорельефа челюсти, что определяет степень развитости мускулатуры. Если нижний край челюсти более гладкий и закругляется внутрь, то мышечная ткань спокойно обволакивает кость, придавая подбородку тонкое очертание. И наоборот, если этой сглаженности нет, подбородок приобретает резкие черты и массивность.
Исследуя каждую часть лица в отдельности, Герасимов дошел до ушей. И тут его подстерегало разочарование: никакой связи между костями черепа и формой уха найти не удалось. А между тем формы ушей отличаются бесконечным разнообразием. Сколько людей, столько и форм ушей. Эта особенность была замечена давно. Еще Аристотель видел в удлиненных ушах признак острой памяти, а буддисты считали удлиненную мочку знаком мудрости и изображали Будду с вытянутыми ушами.
Во времена, когда религиозные суеверия начали изгонять из науки, ученые стали искать в строении лица разгадку характера человека, но не далеко ушли от знахарей и гадальщиков. Позднее антрополог Ломброзо, определяя по лицу наклонности человека, пришел к фантастическому заключению, что сросшаяся мочка уха – знак склонности к преступлению. Антропологическая школа Ломброзо пошла по ложному пути, но некоторые наблюдения ученых этой школы пригодились Герасимову. Они составили описание разновидностей ушей, носов и всех частей лица.
В другом направлении шли наблюдения художников. Формы и выражения лица – это те средства, которыми портретисты раскрывают духовный склад человека. Им важно схватить движение лица. Поэтому они обращают внимание на подвижные веки, глаза, губы, оставаясь равнодушными к неподвижным ушам. Обычно живописцы, создавая самые разнообразные изображения людей, придают им одну и ту же излюбленную форму уха. Иногда по рисунку уха даже удается узнать, кто написал картину, если имя автора оставалось невыясненным. Художник стремится уловить живое выражение лица и для этого он выделяет наиболее характерные черты, и все, что не отличается выразительностью, приглушает, делает незаметным. Герасимов искал новый путь.
В его руках только череп. Он может восстановить лишь форму глаз, века, носа, рта, ушей, но не выражение лица. Его задача не выделять характерное, а достичь полного соответствия всех черт лица. И в этом ему нужна неумолимая точность, необязательная для художника.
Сотни раз он измерял уши разных людей и заметил, что они как-то связаны с общим строением лица. Потом удалось высчитать: длина уха близка к длине носа, а ширина уха примерно к половине его длины. Герасимов еще не создал жесткой формулы измерения уха, но его наблюдения привели к другому и важному выводу: части лица гармонируют друг с другом. Это и создает неповторимую индивидуальность лица каждого человека. А если по рельефу черепа можно с достаточной достоверностью воспроизвести одни части лица, то вслед за ними можно определить и другие. Одно корректирует другое. Такой взаимный контроль частей лица трудно выразить в математических формулах, но он служит хорошим ориентиром при наличии художественного чувства гармонии и меры.
Новый способ восстановления лица позволил Герасимову продвинуться дальше своих предшественников. Он восстанавливал индивидуальные особенности лица, а не расовый тип, как еще и теперь принято в зарубежной практике. Американские ученые, например, сначала определяют общие черты какой-либо расы, а затем воспроизводят этот тип по рельефу черепа. Получается лицо, похожее на всех, и ни на кого в особенности, тип человека, который в сущности никогда не жил на земле.
Герасимов задался целью восстановить индивидуальные черты лица в такой мере, чтоб в нем можно было узнать определенного человека. Он уже знал, как из частей возникает целое, и не упускал ни одной особенности в строении черепа.
Теперь нужно проверить: достигнута ли цель? Создали ученую комиссию, Герасимову прислали череп, а прижизненную фотографию человека, которому принадлежал череп, запечатали в конверт с соблюдением, как положено в таких случаях, строгой секретности. Конверт с фотографией хранился в сейфе. О его существовании Герасимов не знал до тех пор, пока не восстановил лицо. После того, как все было готово, собралась ученая комиссия. На стол поставили скульптуру Герасимова и вскрыли конверт. Рядом со скульптурой легла фотография. Ученые придирчиво сличали восстановленное по черепу лицо и фотографическое изображение. Стали обсуждать и пришли к единодушному выводу: все сходится.
С тех пор Герасимов уверенно делал свое дело, и оно не раз подвергалось проверочным испытаниям. Но это уже было не экзаменом, а средством опознания. С этой целью ему и стали присылать черепа следователи. Обычно это были черепа неизвестных людей, найденных в таких обстоятельствах, что у следователя возникало подозрение в насильственной смерти, и ему нужно было опознать личность убитого. Герасимов восстанавливал по черепу лицо, потом его сличали с фотографией, а если фотографии не было, опознавали родственники. Достоверность восстановления подтверждалась в практике расследования уголовных дел.
Михаил Михайлович добился цели. Он воспроизводил по черепу индивидуальные черты лица с такой степенью вероятности, что видевшие человека живым, узнавали его в скульптуре. Это был скульптурный портрет, но не такой, какие создают художники, а документальный. В этом есть различие.
Философ Дидро говорил о своем портрете, написанном художником Мишелем Ван-Лоо: «Это не я». Черты лица совпадали, но Дидро не мог согласиться с тем, что он столь жеманен, как на портрете. Он говорил, что в течение дня, в зависимости с обстоятельств, бывает то умиротворен, то печален, то яростен, то задумчив, то нежен, то груб; и оттого, что душевные переживания так часто меняются, портрет писать трудно. Неудачу Ван-Лоо он иронически объяснил тем, что во время сеанса в комнату то и дело заходила жена художника, чтоб развлечь его пустой болтовней.
Все художники вкладывают в портретные изображения нечто свое. Театральный деятель Евреинов уверял, что во всех его портретах обнаруживается не он, а те художники, которые создавали эти портреты, как будто они писали самих себя. Здесь конечно, Евреинов хватил через край. Если не все, то во всяком случае умелые художники, создают достоверные портреты, и вкладывают при этом в образ свое понимание человека и отношение к нему. Кого бы ни портретировал живописец или скульптор, в изображении всегда просвечивает личность творца.
В документальном портрете Герасимов своей личности не оставляет. Он объективен, как сама природа, воссозданная наукой по ее законам. Но его документальный портрет – это и не механический способ воспроизведения, как фотография или гипсовая маска, снятая с лица покойного. Сам Михаил Михайлович говорит, что его документальный портрет – это среднее между художественным портретом и фотографией. И он прав. Случай подтвердил его слова.
В 1943 году родные одного лейтенанта, погибшего в сражении, обратились к Герасимову с просьбой восстановить по черепу лицо героя. Пришли отец и мать и принесли фотографию сына в военной форме. Внимательно рассмотрев фотографию, Герасимов решил внести кое-какие поправки в скульптуру. Но мать возразила: «Он часто был такой». Она попросила ничего не менять, потому что скульптура лучше, чем фотография передавала лицо сына.
Документальный портрет своей точностью близок к фотографии, но дает более живое изображение, приближаясь к художественному портрету. Этот серединный путь между фотографией и художественным портретом и избрал Герасимов, не отклоняясь ни в ту, ни в другую сторону.
Но однажды он отклонился. Советские ученые нашли в пещере Ташик-Таш на юге Узбекистана костяк мальчика неандертальца. Это было выдающееся открытие, о котором заговорили ученые многих стран. До этих пор о неандертальцах в Средней Азии ничего не было известно. Герасимову поручили воспроизвести облик мальчика. В его лаборатории появился костяк из Ташик-Таша, и ученому представилась суровая, наполненная опасностями жизнь неандертальца, оборвавшаяся на девятом или десятом году. Образ мальчика оживал в воображении. Когда Герасимов стал по костям восстанавливать его облик, воображение подсказывало позу, движение, волнение маленького неандертальца. Он выполнил фигуру мальчика в неожиданной встрече со змеей. Встревоженный мальчик напряженно вглядывается в поднимающуюся голову змеи, замахнувшись на нее камнем. Так, Герасимов домыслил то, что не могли ему рассказать кости…
В этой скульптуре Герасимов был больше художник, чем ученый. Он покорился своему воображению. И хотя скульптура оказалась удачной и до сих пор привлекает внимание посетителей музея природы в Ташкенте, она не удовлетворила ученого. И он создает второй вариант скульптуры, строгий, документальный, без внешнего движения и внутреннего напряжения неандертальского мальчика, обуздав свое воображение.
Документальный портрет не обладает, конечно, такой силой проникновения и эмоционального воздействия, как художественный. Его роль – научное познание. Но кроме антропологии и криминалистики, где документальный портрет господствует безраздельно, есть еще одна область его применения – это воссоздание образа людей, деяния которых сохранились в памяти истории, а облик остался не запечатленным ни в описаниях, ни в изображении. Но если можно воссоздать облик первобытных людей, то почему бы тем же способом не создать документальный портрет выдающихся людей прошлых эпох?
Такую мысль подсказал давний опыт антропологов, хотя он шел в другом направлении.
В том месте, где был погребен Рафаэль, нашли два черепа, а посмертной маски не существовало. И вот анатом Велькер вычертил в соответствии с черепом профиль лица. Его рисунок согласовался с автопортретом Рафаэля. Формы лица совпали. Так выявился череп великого художника.
В руках Велькера были портретные изображения, и с ними, как с фонарем, он искал нужный череп. Это еще не восстановление, а только подступы к нему. И подступы дальние, от них едва только виделась цель, к которой шел Герасимов.
Восстановление лица исторического деятеля – сложное решение задачи со многими неизвестными. Тот ли череп или он ошибочно приписан историческому деятелю? Это нужно еще проверить. Достаточно ли точно восстановлен портрет? Это надо еще доказать. Здесь приходится привлекать на очную ставку свидетельства не только антропологии, но и истории, и даже образы искусства. Однако случается, что эти показания расходятся. Так было с черепом и живописным портретом адмирала Ушакова. Герой морских сражений суворовских времен Ушаков в царствование Александра I был не в чести у властей и вышел в отставку. Он доживал незаметно свой век вдали от столицы, в своем имении. Там он был погребен где-то возле Санаксарского монастыря, и могила его была забыта. После долгих поисков в 1944 году Герасимову удалось разыскать погребение с останками, сохранившими клочки морского мундира, воротник с золотым шитьем и адмиральский погон с тремя орлами. Казалось бы, погребение Ушакова найдено. И все же вкралось сомнение, предостерегавшее от поспешных выводов. Бросалось в глаза явное несходство найденного черепа с прижизненным портретом Ушакова. Что же могло быть? Либо живописный портрет ошибочно приписан Ушакову, либо он написан не с натуры.
Герасимов измерил и вычертил контуры черепа. Они не вписывались в живописное изображение. Череп был значительно короче и шире головы портрета. Теперь уже не впечатление, а доказательство, было, казалось, налицо. Все говорило, что портретное изображение ошибочно приписано Ушакову. И все же что-то смущало Герасимова. Он продолжал исследование и пришел к выводу противоположному тому, какой возник первоначально: на портрете изображен Ушаков, и более того – художник писал с натуры. Многое доказывало, что это так. Лоб соответствовал черепу. Художник уловил асимметрию лица Ушакова и правый глаз сделал немного меньше левого. Вся верхняя часть лица совпадает с показаниями черепа. Но почему же так бесцеремонно искажен овал лица? И тут нашлось объяснение. В царствование Александра I была распространена живописная манера удлинять овал лица в угоду канонам красоты. И художник, писавший Ушакова, постарался придать изображению классическую красоту и благородство. Облик адмирала при этом настолько исказился, что он выглядел каким-то аристократом, привыкшим не к палубе корабля, а к паркету гостиных. В то время, когда был создан портрет, расхождение с подлинным обликом Ушакова принималось как должное. Потом к нему привыкли.
Это поставило Герасимова в затруднительное положение. Ему нужно было не только создать документальный портрет, но и развеять привычные представления об облике адмирала Ушакова. Наука вступила в соревнование с искусством.
Герасимов стал наращивать покров из восковой массы, не смущаясь тем, что черты лица вырисовывались грубоватыми. И вот через полтораста лет после смерти адмирала Ушакова был создан его документальный портрет. В отличие от живописного изображения, в скульптуре его лицо широко, а резкие и мужественные черты свидетельствуют о силе воли, отваге и недюжинном уме прославленного флотоводца. Так наука победила художника, погнавшегося за модой.
В восстановлении лица исторического деятеля приходится собирать целую цепь исторических фактов. Прежде всего нужно удостовериться, тот ли это череп. Это первое звено. Потом нужно сопоставить восстановленное лицо с какими-либо письменным или вещественными свидетельствами. Это звено второе. Наконец нужно определить, хотя бы приблизительно, какую одежду, прическу, бороду, усы носил тот человек, от которого остались одни только кости. Конечно, в решении всех этих задач требуется и мощь ученых многих специальностей. Но собирает звенья в единую цепь Герасимов, и он сам участвует в розыске недостающих звеньев.
Где находится могила поэта Рудаки, никто не знал. Поисками ее долгое время занимался писатель и ученый Садриддин Айни. И вот удалось напасть на след. Но в тех местах оказалось несколько могил, каждая из них считалась могилой Рудаки, и все они связывались с преданиями о погребении поэта. Нить к опознанию черепа Рудаки оказалась в литературных источника говоривших о слепоте поэта. Но свидетельства расходились. В «Лубаб-уль-албаб» говорилось, что он родился слепым, а в стихах самого Рудаки содержались намеки, что родился он зрячим и подвергся ослеплению, будучи уже пожилым человеком. Дополнительным штрихом были сведения о том, что у него выпали зубы не от болезни. По этим данным уже можно было опознать череп поэта.
В экспедиции принял участие Герасимов. Он исследовал. останки и определил череп Рудаки. Этот череп был без зубов, но и без костных изменений. Так подтвердилась истина стихов Рудаки: по выводам Герасимова поэт был ослеплен в возрасте 55 – 60 лет. После этого Герасимов с уверенностью создал документальный портрет Рудаки.
Когда же потребовалось определить, принадлежит ли скелет Андрею Боголюбскому, на помощь пришли анатомы-рентгенологи. В Ленинградском рентгенологическом институте по костям узнали даже о складе характера и поведении человека, жившего более восьмисот лет назад.
Рентгенологи нашли в костях следы болезни, которая приводит к резкой возбудимости. Это накладывало отпечаток на его поведение. Человек был раздражительный, беспокойный и подвижной. Шейные позвонки срослись. Значит голову он держал прямо и не мог ее наклонять. Все это совпадало с историческими свидетельствами об Андрее Боголюбском. О его гордости ходила молва, хотя никто не знал, почему он всегда держал голову гордо, не отвечая на поклоны.
Рентгенологам открылись и некоторые подробности трагической гибели Андрея Боголюбского. На костях сохранились следы от ударов меча и копья, нанесенных сбоку и прямо, а затем в голову. Это удостоверяло, что князь погиб в борьбе, был ранен и сопротивлялся до тех пор, пока не получил удара в голову. Подтверждалась летописная версия смерти Боголюбского: заговорщики, напав на князя, нанесли ему тяжелое ранение и, когда он полз, чтоб схватить меч, добили его.
Стало несомненным – нашли останки князя Андрея Боголюбского. Теперь можно начать восстанавливать его облик. Герасимов взял череп. Большие, круглые орбиты подсказывали монголоидный разрез глаз. Лицо получилось полуславянское, полумонгольское. Это тоже совпадало со сведениями летописи. Отцом Андрея Боголюбского был Юрий Долгорукий, а матерью – половчанка.
Но вот когда Герасимову прислали череп из мавзолея Неаполя Скифского, никаких исторических свидетельств о человеке не было. Кто он? Для какой цели восстанавливается его облик? Ничего не сообщалось. Шульц прислал из Симферополя две посылки. В одной находился череп из каменной гробницы, в другой – все остальные сорок шесть черепов из мавзолея. Большая посылка, собственно, предназначалась не Герасимову, а антропологическому институту для определения расовых признаков сорока шести черепов.
Все сорок шесть черепов оказались европеоидными. Это достаточно убедительно опровергало представления некоторых ученых о монгольском происхождении скифов. Герасимов выяснил еще одно обстоятельство. Среди мужских черепов большинство принадлежало скифам, а среди женских – много было греческих. Это подтверждало мнение Шульца, что население города было скифским и что владетельные скифы охотно брали в наложницы гречанок. Показания вещей и черепов из мавзолея сходились. На этом Герасимов свое дело закончил и отослал сорок шесть черепов в антропологический институт. Остался один, присланный ему в отдельной посылке для восстановления лица. Но почему из всех черепов выбран этот, а не какой-нибудь другой, почему он заинтересовал Шульца – оставалось неизвестным.
Герасимову уже приходилось восстанавливать лицо скифского воина. Правда, тот череп нашли не в Крыму, а в могильнике Нижнего Приднепровья. Воин из Приднепровья был ранен стрелой. Об этом свидетельствовала поврежденная челюсть. Стрела была пущена снизу. Такое повреждение кости могло произойти в том случае, если получивший ранение сидел на коне, а стрелял в него из лука пеший. Кости восстанавливали картину боя, напоминавшую изображение боя пешего и всадника на золотом гребне из кургана Солоха.
На черепе из мавзолея Неаполя не было следов ранений или других каких-либо мет, оставленных судьбой. Обыкновенный череп с типичными скифскими признаками. В этом отношении он походил на череп из могильника Приднепровья. Возраст тоже сходился: тому и другому было лет сорок пять–пятьдесят. Но у черепа из Неаполя, конечно, обнаружились и свои особенности. Голова удлиненная. Нос, судя по носовому щипу, тонкий и заостренный. Характерна посадка головы с наклоном вперед.
Герасимов установил череп на подставку и сделал воском обводку гребней. После этого рельеф черепа выступил более четко. Характерные черты стали виднее. Скульптор-антрополог начал наслаивать восковую массу по рельефу черепа. Стало вырисовываться лицо, но не все, а только половина. Этот прием дает возможность сохранить асимметрию лица, потому что левая и правая сторона никогда не бывают одинаковы, кроме того, так удобнее проверять себя в ходе работы. Ни один едва заметный изгиб или шероховатость кости не ускользают от внимания, мельчайшее изменение – и слой воска накладывается уже иначе, создавая новый штрих лица. Голова получилась своеобразной: высокий лоб и орлиный нос. Сняв с черепа восковую маску, Герасимов делает с нее гипсовый отливок. И вот голова скифа из каменной гробницы Неаполя готова.
Шульц посмотрел скульптуру и задумался. Что-то ему было неясно. Герасимов восстанавливал только формы лица и на этом считал свою работу законченной. По черепу нельзя узнать, какие волосы были у человека. А если нужно сделать бороду, приходилось с помощью историков разыскивать какие-нибудь письменные свидетельства или сохранившиеся изображения известного в истории деятеля, лицо которого восстанавливалось. Но череп из Неаполя принадлежал неизвестному. Тут не за что ухватиться. Пришлось додумывать самому.
Помог серебряный сосуд из скифского кургана под Воронежем. На этом сосуде изображены скифы с непокрытой головой. У них длинные волосы и обычные бороды клинышком. Герасимов сделал такие же волосы в скульптуре скифа из Неаполя. Теперь волосы у него падали на плечи, была остроконечная борода, и небольшой рот прикрывали усы.
Скульптуру бородатого скифа пришли осматривать археологи. Увидев голову, Шульц воскликнул: «Это – он». Герасимов привык к тому, что восстановленное им лицо узнают те, кто знал человека ранее, но откуда Шульц мог знать скифа из гробницы в Неаполе?
Археологи обменивались своими замечаниями, а через минуту Герасимов понял, чем они были взволнованы. Шульц показал изображение скифского царя Скилура на ольвийской монете и мраморном рельефе. Облик его, восстановленный Герасимовым, совпадал с этими изображениями. То же лицо с орлиным носом, тяжелыми веками и выступающими скулами, та же удлиненная голова с характерной посадкой вперед. Теперь археологи узнали, кто был погребен в гробнице Неаполя Скифского.
IV. В ЛАБИРИНТАХ ИСТОРИИ
«Бугровые» вещи
Памятники искусства не всегда открвают свои тайны ученым. Бывает и так, что сами они становятся неразрешимой загадкой. Тогда ученые далеких друг от друг специальностей – от лингвистов и этнографов до химиков и биологов – ищут ответ подходя к вопросу с разных сторон, чтобы потом соединить отрывочные сведения в логическую цепь фактов и догадок.
Так было и с необычайной коллекцией золотых художественных изделий, посту пивших в Кунсткамеру Петра I из Сибири Ученые называли ее «чудесным и загадочным собранием». Никто не знал, когда и кем были созданы эти вещи. Смутно представляли и край, где их нашли.
Сибирь, казалось, лежала где-то на краю света. В XVIII веке смельчаки из русских переселенцев, прослышав о золотых кладах, шли за Саяны сквозь тайгу и горную тундру на розыски сокровищ. Таких добытчиков называли бугровщиками, потому что они раскапывали могильные холмы.
Золотые вещи из погребений переплавляли в слитки. Дело это было доходное, но опасное. Местное население не давало разрывать могилы. Происходили стычки.
Зверь, свернувшийся в клубок. Золотая пластина из Кунсткамеры
Бугровщики собирались в артели более ста человек и шли, как бывало ходили гуртом охотники бить соболя. Шли по пустынным степям, переходили бурные реки и горные перевалы, разбиваясь на группы. Потом собирались, чтоб свалить многопудовые камни и прорубить мерзлую землю. Тут нужна была сноровка, чтобы не попасть в обвал. Они знали, где пустые курганы, ограбленные в древности, а где нетронутые, и умели раскапывать их. Бугровщики были мастерами своего дела. Но они ценили не вещи, а вес золота.
Впрочем, тогда в Сибири не было никого, кто бы задумывался о художественной и научной ценности древностей. Сибирский губернатор выплавил себе золотую саблю из вещей, купленных у бугровщиков. Лучшего применения им никто и не знал. Так бы и погибли все эти памятники искусства, если бы не подвернулся счастливый случай.
Во дворце праздновалось рождение наследника. Со всех концов на торжество в Петербург знатные особы присылали дары. Воспользовался случаем польстить государю и напомнить о себе разбогатевший на Урале горнозаводчик Никита Демидов. Он прислал «богатые золотые бугровые сибирские вещи и сто тысяч рублей денег».
«Бугровые» вещи заинтересовали Петра I. Это были великолепные поясные пряжки и конские украшения с изображением зверей и птиц.
Петр I создал в Петербурге Кунсткамеру «курьезных вещей». Ему все было интересно. И желая узнать, откуда появились сибирские изделия, он написал сибирским губернаторам, чтоб они собирали такие вещи и описывали, где и когда их нашли. Этим указом Петра I было положено начало русской археологии.
Вскоре губернаторы стали присылать «бугровые» вещи. Собрание их в Кунсткамере пополнялось. Но Петру важно было не увеличить коллекцию, а собрать сведения о далеком крае, заманчивом и любопытном.
Петр I послал туда экспедицию с Даниилом Мессершмидтом во главе. Ученые собрали сведения о народах, населявших край, о рудных богатствах, а о «бугровых» вещах ничего не узнали. Все древние могилы были уже раскопаны.
После того в Сибирь была снаряжена Академией наук большая экспедиция. Возглавлял ее Г.Ф. Миллер. Сведения он собрал обширные и самые разнообразные. Пробовал и раскапывать курганы, но неудачно – найти ничего не удалось. Несколько вещей он купил у бугровщиков, чтобы не возвращаться с пустыми руками. Миллер описал древние курганы и рассказал о племенах, обитавших в горах Алтая.
Жителей Алтая называли ойротами или белыми калмыками. Такое название закрепилось за ними надолго, вплоть до недавнего времени, когда их стали называть горноалтайцами.
После Миллера сибирскими курганами никто больше не занимался. О «бугровых» вещах стали забывать и вспомнили только в 1859 году.
На Алтае жил горный инженер Фролов, собиравший древности, купленные у бугровщиков. Свою коллекцию он передал в музей. А когда вещи прибыли в Петербург, они удивили ученых.
В коллекции оказались изображения зверей, вырезанные в дереве. Откуда они, как сохранились деревянные изделия, пролежав в течение веков в могилах? Это казалось необъяснимым.
Археологи нигде деревянных вещей не находили. В лучшем случае они извлекали из курганов древесную труху, а тут цельное дерево с резными изображениями, похожими на изображения в золотых изделиях из Кунсткамеры.
Интерес к сибирским древностям разгорался. В 1865 году на раскопки в Сибирь выехал известный востоковед академик В.В. Радлов. В прошлом он был учителем в Барнауле и хорошо знал край. В долине Енисея он нашел два древних кургана и не ошибся, начав их раскопки. Археологи вновь поразились, увидев кожаные и меховые изделия, извлеченные из древних могил.
Но на этот раз необъяснимое объяснилось. Почва под курганом была насквозь промерзшей, что и сохранило вещи, истлевавшие обычно в земле юга России.
Изучая сибирские древности, Радлов определил, что они относятся к двум эпохам: одни к бронзовому, другие к железному веку. Но какому народу принадлежали эти погребения, решать воздержался и считал сомнительным, чтобы это кому-нибудь удалось разгадать.
Открытия Радлова поставили перед учеными много задач. Обращаясь непосредственно к вещам, они снова встретились с трудностями. Вещи утратили научную ценность из-за того, что были плохо документированы. Попытки восстановить их последовательность не удавались.
Сцена с погибшим воином. Золотая пластина из Кунсткамеры
А других нитей не было. Богатейший источник сведений о древних народах, которые ученые черпали у Геродота, на этот раз оскудел. Геродот, побывав в Ольвии, разузнал о племенах обитавших на двадцать дней пути в стороны от города. Дальше жизнь народов он представлял смутно, а за Уралом ему казался уже конец света. Там могла быть всякая чертовщина и, когда ему рассказывали о тех краях чудеса, он не удивлялся.
Геродот записал, что живут там извечно плешивые люди и одноглазые аримаспы. А еще дальше – «стерегущие золото грифы», и аримаспы ходили в тот край отнимать у них золото. Геродоту говорили, что на пути туда нужно семь переводчиков, чтоб объясниться с разными народами.
В Причерноморье знали о золотых богатствах Сибири. По-видимому, находились отважные люди, проникавшие за Урал, и они рассказывали о необычайных приключениях в дальних странствиях. Так складывалась легенда о дивных аримаспах и грифах, получившая отражение в искусстве: на золотых бляхах изображали аримаспа, вступившего в борьбу с грифоном.
Легенда об аримаспах ничего не проясняла и никуда не вела, а сибирская коллекция, переданная в 1859 году из Кунсткамеры в Эрмитаж, ждала ответа на вопрос: какое место она должна занять в истории искусств? Чудесной делала ее необычайная выразительность изображений и особенная декоративность. Но странное дело – искусство из далекой Сибири очень походило на искусство, обнаруженное в раскопках на Кубани, в Крыму и Приднепровье. Там и тут звери изображались в стремительном движении и с присущими им повадками. Они были выполнены в том декоративно-орнаментальном стиле, который получил название «звериный стиль». Этот стиль был особенностью скифского искусства, и потому коллекцию Петра I из Кунсткамеры стали называть «Скифско-сибирским собранием».
Подземный дом
Сибирские памятники искусства были беспаспортными и определить их возраст нелегко. Ученые задумывались, к какому времени они принадлежали, как складывалась эта культура и какие внешние связи у нее были.
Эти вопросы занимали и воображение Сергея Ивановича Руденко. Он изучал обычаи и культуру башкир, казахов и алтайцев в горах и степных просторах от Тянь-Шаня до Саян. В 1924 году его исследовательский маршрут проходил по Чуйскому тракту. От реки Чалышма горная тропа вела к устью Большого Улагана. Белоснежные вершины Алтая сменились зелеными холмами. Отсюда, на высоте 1600 метров над уровнем моря, начиналась степная долина Пазырык, непривычное название которой потом приноравливались произносить ученые многих стран мира.
В затерянной в горах Алтая долине Пазырык стояли неподалеку один от другого пять курганов, покрытых тяжелыми камнями. Такие цепочки курганов – родовые кладбища древних племен. Руденко осмотрел курганы. Все они сохранили следы грабительских подкопов. И все же Руденко заложил шурф в могильнике. Земля оказалась промерзшей.
В долинах горного Алтая не встречается вечной мерзлоты. В летнюю пору горячие лучи солнца легко проникают сквозь разреженный воздух и быстро прогревают оледеневшую за зиму почву. Но может быть в курганах другой климат? Возможно, ледяные кристаллы, укрытые от солнца каменной насыпью, сковывают тут землю круглый год, как в зоне вечной мерзлоты. Эта мысль обрадовала Руденко. В мерзлом грунте не истлевают дерево, кожа и волос, и маленькие льдинки в шурфе зажгли надежду найти здесь какие-нибудь вещи, не нужные грабителям, но важные для науки
Но настроение тотчас омрачилось, как только Руденко подумал о раскопках. Копать промерзшую землю необычайно трудно. А если к этому прибавить, что долина Пазырык находилась далеко от селений и по горным тропам нелегко забросить туда даже самое необходимое, то понятно, почему чашу весов с надеждой так быстро перетянула чаша с разочарованием.
Руденко вернулся в Ленинград. В этнографическом отделении Русского музея шла обычная работа, поглощавшая ученого. Но пять курганов с каменной, сияющей на солнце обкладкой в долине Пазырык не забывались. Через пять лет Руденко собрал экспедицию ученых из Русского музея и Эрмитажа, знавших, какие тяжкие испытания их ожидают. За ней последовала другая, потом еще и еще и так в течение многих лет.
Со временем вьючную тропу в Пазырыке сменила автомобильная дорога. Пустынная долина стала обжитой. На солнце белели палатки, дымились костры, и в гости к археологам приезжали издалека.
Расчет на особый микроклимат курганов оправдался. Теперь можно было узнать, как образовалась в алтайской почве вечная мерзлота. Древние усыпальницы, как это выяснилось в раскопках, сооружались в осеннюю пору. Тогда земля была еще мягкой, но осенние заморозки уже затрагивали почву. А когда могильную насыпь завалили массивным камнем, ледяные кристаллы акклиматизировались и уже не таяли летом под каменным щитом. Лето на Алтае короткое, и солнце не успевало прогревать камень, зато в морозные дни каменная обкладка быстро охлаждалась и не давала удержаться теплу в почве под ней. Температура под курганом не поднималась выше 0° даже в жаркие дни. Теплый и холодный воздух под курганом находился в движении до тех пор, пока мерзлота не сковывала почву.
А там внизу, в большой могильной яме, был построен дом с плоской крышей, двухслойными стеками из хорошо отесанных и плотно пригнанных досок и толстым бревенчатым накатом поверх крыши. Этот дом был без окон и дверей. В нем покоился знатный воин, вождь рода или племени. Он навеки переселился в загробный мир, и ему не нужен был выход в земную суету, а тем более вход оттуда к нему.
Все же вход в его загробную опочивальню нашелся и без дверей. Грабители, сдвинув камни, прорыли в кургане лазейку и прорубили отверстие сначала в бревенчатом накате, а потом и в крыше подземного дома. Пазырыкские усыпальницы были расхищены той же осенью, вскоре после того, как соорудили курганы и почва под ними еще не промерзла.
В пробитое грабителями отверстие сползал талый снег и лился дождь. Теплый воздух поднимал влагу кверху, а каменная насыпь нагнетала холод. В этом столкновении мороз побеждал. Влага осевшая под крышей дома превратилась в ледяные кристаллы. Грабители ускорили медленное оледенение. Со временем под каменным курганом образовалась вековая мерзлота.
И вот с ней-то археологи повели настоящий бой. Твердая, как сталь, земля, скованная льдом, не давала прорваться в погребение. Бой шел за каждый сантиметр.
Землю нельзя было ни бурить, ни рубить, чтоб не повредить ожидаемых находок. Пришлось прибегнуть к ухищрению.
Стальную землю стали плавить. Кипятили воду в котлах и выливали на поверхность. Потом, когда мерзлая земля размягчалась, воду вычерпывали и начинали копать. Чем дальше вглубь, тем мучительней шли раскопки. Работать приходилось по колено в грязи. Вода быстро остывала, и землю продолжали разрыхлять посиневшими и опухшими от ледяной воды руками, боясь что-либо упустить.
Воздаяние за упорство и мужество пришло не скоро. Но зато, когда отбивали крышу подземного сруба и снимали нависшие льдины, все мучительные испытания забылись, как будто их и не бывало. Открывалось необычайное зрелище: шелк, бархат, войлочные ковры с аппликациями сияли в первозданных голубых, оранжевых, зеленых тонах, не потеряв в веках ни цвет, ни структуру ткани.
Змея, напавшая на волка. Золотая пластина из кунсткамеры
Вековая мерзлота сохранила в целостности сруб под землей и даже смолистый запах дерева. Лед превратил подземный дом в какую-то сказочную шкатулку, из которой извлек зверей и птиц, вырезанных из дерева, кожи и кости, кожаные сумки, орнаментированные цветным сафьяном, и башмаки с нашитыми бусами, чудесные маски из войлока и кожи и нагрудник, отделанные горностаем и выдрой.
Стены подземного дома были обиты войлочным ковром. С него остались лишь куски, брошенные грабителями в вырубленной лазейке. Но и по этим кускам можно было представить, как торжественно выглядела загробная опочивальня до того, как туда забрались грабители. Черный войлочный ковер обрамляли широкие полосы из тонкого белого войлока, напоминавшего фетр. По краям белой каймы шли синие, желтые и ярко-красные фестоны, а посередине чередовались красные и синие аппликации стилизованных голов тигров.
В торжественной усыпальнице стоял внушительных размеров саркофаг, оклеенный тонкими полосками черемуховой коры и вырезанными из кожи изображениями птиц. Он был вырублен в громадной колоде вековой лиственницы и покрыт такой же массивной крышкой. Крышку сняли с трудом.
В саркофаге-колоде лежал родовой вождь со своей наложницей. На груди вождя красовалась великолепная татуировка с изображениями зверей, внушавших силу вождю и страх окружающим. Но татуировка была не только на груди, она покрывала спину, ноги и руки. Видимо, коренастый вождь отличался большой силой и выступал на состязаниях борцов, где он мог обнажаться, показывая свою татуировку.
Тела погребенных в курганах сохранились хорошо. Они были забальзамированы скифским способом, описанным Геродотом. Прежде в скифских курганах Причерноморья археологи находили только кости и проверить сообщение Геродота было невозможно. Теперь выяснилось – его описания были точны. Они подтвердились во всех мельчайших подробностях.
До этих открытий археологи видели облик древних скифов из погребений лишь в скульптурах М.М. Герасимова, восстановленных по костям. Но в его восстановлении возникали границы, когда дело доходило до волос. Прическу, бороду и усы он не мог восстановить. Теперь археологи увидели древних людей с волосами. С каштановыми, темно-каштановыми бородами и шевелюрами. Волосы были тонкие и вьющиеся. Но встречались и широколицые люди с черными и жесткими волосами. Кто же они были?
Занялись своими исследованиями и антропологи, придя скоро к выводу, что большинство древних обитателей Алтая относится к европеоидному типу, но среди них встречаются и люди монгольского происхождения.
Каждый год раскопки приносили свои неожиданности. Началось это с конских погребений.
По обычаю скифов в курганах рядом со знатными людьми, в особой камере хоронили коней. Такие погребения коней были в Пазырыкских курганах, но все они были ограблены. Лишь в одном кургане грабители не сумели проникнуть в погребальную камеру коней. Здесь все осталось нетронутым.
Археологи увидели полный набор снаряжения верхового коня: чепраки, попоны, седла, украшенные многоцветными узорами и фигурными изображениями, и сбрую с золоченными или посеребренными бляхами, подвесками и резными изображениям зверей.
Но первой неожиданностью были не вещи, а сами кони. Археологи думали встретить здесь низкорослых степных лошадок, какие обычно водились у скифов. А нашли рослых и холеных жеребцов. Все они были как на подбор – золотисто-рыжей масти с коротко подстриженной гривой и хвостами. Такие золотисты кони высоко ценились во многих странах древнего мира.
Потом вниманием ученых овладели скифские седла. До этих пор самые древние седла были известны в изображениях на вазах из скифских курганов Причерноморья. По этим изображениям ученые пробовали восстановить их натуральный вид, но теперь выяснилось, что все реконструкции были неудачными и мало походили на подлинные. Пазырыкские седла сделаны без деревянной основы. Они сшивались из двух кожаных подушек, набитых оленьей шерстью, и укреплялись ремнями. Стремян у этих древнейших седел не было.
Самой же большой неожиданностью явился бархатный ковер поначалу даже смутивший ученых. Науке были известны бархатные ковры средневековья. Считалось, что они начали появляться лишь с XIV века. Но каким путем средневековый ковер мог попасть в погребение скифского времени? Тут какая-то несуразность. Логика подсказывала, что бархатный ковер был не средневекового, а значительно более древнего происхождения, но это требовалось доказать. И доказательства нашлись.
Борьба трех зверей из-за добычи. Золотая пластина из Кунсткамеры
Изображения всадников, грифонов и оленей бархатного ковра походили на такие же изображения в барельефах, найденных в руинах древнего Персеполя, существовавшего в VI–V веках до нашей эры. Значит и ковер создавался древними мастерами во вкусе своего времени. В историю изготовления ковров пришлось внести поправку. Дата появления бархатных ковров сразу передвинулась вглубь веков почти на два тысячелетия.
В древние времена Алтай поддерживал культурные связи со странами Передней Азии и Китаем. В курганах Пазырыка были найдены ткани ахеменидской Персии, китайские шелка и зеркала эпохи Цинь. Персидская ткань с изображением царственных особ была отнесена Руденко к V веку до нашей эры. А китайское зеркало – самое позднее из всех вещей Пазырыка – принадлежало к III веку до нашей эры. Вещи определяли время. И все же время сооружения курганов пришлось проверять и уточнять.
Спорным оставался вопрос, когда появились на Алтае монголоиды, найденные в погребениях. Кто они и откуда пришли. Высказывалось предположение, что сюда пришли гунны, подгнившие себе Алтай, Но гуннский союз племен образовался позднее, во II – I веках до нашей эры. Даты вещей и завоеваний гуннов расходились, и тут потребовалась тщательная проверка. Для определения возраста курганов применили «радиоактивные частицы». Так называется новый способ измерения времени существования дерева или каких-либо других органических веществ. Он основывается на протекающих в определенные промежутки времени процессах радиоуглеродного распада. По количеству оставшегося углерода и периодам распада можно высчитать, когда было срублено дерево.
Из сооружений Пазырыкских курганов привезли куски дерева в Ленинградскую лабораторию. Там установили: старейший курган сооружен 2350 лет назад. Но в радиоуглеродном способе исчисления возможны отклонения в ту или другую сторону на несколько десятков лет. И поэтому нужно было уточнить возраст курганов еще и другим способом: по ежегодно нарастающим кольцам древесины. Путем сложных вычислений и сопоставлений удается установить, какое дерево было срублено раньше, какое позже, и насколько.
За исходную точку был взят Туэктинский курган, относящиеся к VI веку до нашей эры. Оказалось, самый старый курган Пазырык сооружен после Туэктинского через 130 лет. Через семь лет после него – другой, потом еще один через 30 лет и следующий через 11 лет. Выходит, Пазырыкские курганы были сооружены в промежутке немногим более пятидесяти лет.
Сергей Иванович Руденко сопоставил технические показатели со своими определениями – в общем они совпадали. Теперь можно было уточнить возраст курганов. Старейшим был курган, где нашли персидские ткани. Он был сооружен во второй половине V века до нашей эры. А самым молодым оказался шестой, находившийся поодаль, где нашли китайское зеркало эпохи Цинь. Руденко отнес этот курган к рубежу IV– III веков до нашей эры.
После того, как все даты были проверены и уточнены, можно было с уверенностью сказать: во время сооружения курганов господство гуннов на Алтай не распространялось. Почему же все-таки в погребениях обнаруживались монголоиды? С.И. Руденко дает такое объяснение: монголоиды встречались лишь в погребениях знати. А среди знати принято было совершать браки с людьми из других племен. Поэтому в погребениях родоплеменных вождей среди европеоидов встречались люди монгольского типа.
Богатые курганы на Алтае сооружались в то время, когда процветала скифская культура на юге России. Горы, леса, реки и тысячи километров отделяют Алтай от Причерноморья и все же какие-то нити связывали дальние племена в то древнее время. В искусстве – общий «звериный стиль»; обряд погребения – сходный; шлемы, стрелы, мечи – одинаково принадлежат к скифскому типу вооружения.
Скифские наконечники стрел особой формы – листовидные, трехгранные, ромбические, с наружной или внутренней втулкой. Формы и материал наконечников стрел время от времени менялись. Древнейшие выплавлялись из бронзы и были более простой формы, позже – из железа и постепенно усовершенствовались. Но всегда они сохраняли свою отличительную особенность.
И вот эти наконечники скифских стрел можно было найти на обширном пространстве от Памира до Черного моря. Их находили в раскопках крепости в Урарту, на месте нынешней Армении, и в раскопках оборонительных сооружений Ашура и Вавилонии, они обнаруживались в Анатолии, Сирии и Палестине.
Библейский пророк Иеремия говорил: «Вот идет народ из северной страны… держит лук и короткое копье, жесток он! Они не сжалятся! Голос их ревет, как море, скачут на конях, выстроились, как один человек…»
Слова Иеремии относятся к 594 году до нашей эры. В то время уже хорошо знали силу скифской конницы, знали и ужас, какой она наводила на всех, кто с ней встречался. Но движение кочевых племен «из северной страны» началось раньше пророчеств Иеремии. Чем оно было вызвано и как протекало, устанавливается теперь в археологических исследованиях.
В I тысячелетии до нашей эры пастушеские племена Евразии стали переходить к кочевому образу жизни. Это принесло свои выгоды. Появилось изобилие пастбищ, больше корма, и стада увеличивались. В обиходе кочевников появился верховой конь. Теперь можно было совершать дальние переходы. Кочевники Евразии хорошо оценили эти преимущества. Они ввели седла раньше чем другие народы.
Верховой конь внес переворот в жизнь племен. Отношения между народами и даже родственными племенами не всегда были мирными. А когда появилась конница, сила кочевников стал внушительной. Они совершали походы в дальние страны, стремительные набеги на города и селения, обогащались грабежами, собирали дань с оседлых народов.
Вооружение всадников быстро совершенствовалось. Оно приспосабливались к конным походам. Появились особого род скифские стрелы и короткие мечи, удобные для всадников. Вырабатывалась и своя военная тактика. Грозная сила надвигалась на страны древней цивилизации.
О движении кочевников говорят вавилонские клинописные таблички и надписи ассирийских царей, обращения к оракулам, донесения соглядатаев, персидские известия и библейские тексты. Упоминания о скифах восходят к VIII веку до нашей эры, их часто смешивали с другими племенами.
Скифов объединяли с маннейцами и мидянами, называя их общим именем «уман-манда», смешивали с киммерийцами, называя людьми из «страны Гиммара», и обозначали собственными именами – «Ашгуз» или «Ишкуза», а в библейских текстах «Аш-наз».
В VII веке до нашей эры скифские племена объединились на земле государства Манна, на севере нынешнего Ирана. Скифский царь Ишпакай в союзе с Манна и Мидией вел войну с Ассирией. А его преемник Партутуа, установив добрососедские отношения с Ассирией, захотел породниться с ассирийским царем Асархалдоном и запросил его дочь себе в жены. Смутившись от неожиданного предложения, всесильный царь обратился к оракулу, но, видимо, оракул понял, что царь Асархалдон не хочет терять сильного союзника.
Скифские воины появляются в Палестине, Сирии, вторгаются в Египет, и египетскому фараону Псамметиху пришлось откупиться богатыми дарами, чтобы они покинули страну.
В середине VI века до нашей эры скифы были самой влиятельной силой в Передней Азии, уступая лишь могуществу Ассирии. Но в конце этого века соотношение сил изменилось. Господствующее положение начинает занимать Мидия, не нуждавшаяся теперь в обременительной помощи скифских племен.
Мидийский царь Киаксар своеобразно выразил благодарность старым соратникам. Он созвал скифских царей на большой пир и обезглавил охмелевших союзников. После этого скифский союз распадается. Племена, оставшиеся без вождей, либо откочевывают на север, либо вступают в войска различных государств, участвуя в многочисленных войнах в Передней Азии.
Скифы способствовали падению могущественных царств Ассирии и Урарту, но не были завоевателями. Они не занимали городов, а расселялись в степях, собирая дань, входили в военные союзы с разными государствами и захватывали добычу в боевых походах. В разрушенных стенах урартской крепости Тейшебаини археологи нашли скифские стрелы. Это было красноречивым свидетельством того, кто осаждал и разрушил крепость в конце VI века до нашей эры. Но скифские стрелы еще более раннего времени археологи нашли в кладовых Тейшебаини. Встречались здесь и другие скифские вещи: полушаровидные бусы с рубчиками и роговая головка грифона. Это уже свидетельствовало о другом. До нападения на Урарту у скифов были с этим государством мирные отношения
Реконструкция 2-го Пазырыкского кургана
В страны древней цивилизации скифы проникали двумя путями. Один шея из Северного Причерноморья через Кавказ, другой – из Средней Азии по Южному побережью Каспийского моря.
Те племена, что жили в Средней Азии, персы называли саками. По словам Геродота, они носили скифскую одежду и далее он поясняет: «Звали же их саками, потому что так персы зовут всех скифов». Но среди скифов Геродот различал разные племена. Рядом с саками он называл массагетов. Родственными сако-массагетским племенам были в ту пору и европеоидные племена горного Алтая.
У них были те же обычаи, что и у скифов, те же верования, те же образы искусства и во времена сооружения Пазырыкских курганов сохранялись еще давние связи со странами Передней Азии.
Крылатые звери
Пазырыкские курганы дали сравнительно не так уж много вещей, но они поражают необычайным разнообразием. Такого богатства декоративных форм и материалов археологи нигде в скифских курганах не встречали.
Деревянная скульптура во всех видах: объемная, рельефная и плоская, врезанная неглубокими линиями. Часто одно переходит в другое, и тогда трудно определить, что это: круглая скульптура или барельеф? Туловище зверя рельефное, а голова объемная.
Еще более разнообразны скульптурные формы в таком необычном материале, как кожа и войлок. Мастера вырезали кожаные силуэты, а из кусочков кожи, склеенных в несколько слоев, создавали объемные изображения. Кожа соединялась с войлоком, берестой и мехом. Из толстых кусков кожи, сшитой с войлоком, выделывали многоцветные маски голов оленя, горного козла или петуха.
Эти декоративные маски, украшенные орнаментом и золотыми пластинами, надевались на голову коня.
Резное дерево покрывалось позолотой, оловянной фольгой или берестой. Золотые изделия сочетались с цветной пастой, бирюзой или эмалью. Самоцветы, вставленные в глаза и уши животных, сияли загадочным блеском. А кожа и войлок, окрашенные в ярко-красные, оранжевые, синие, зеленые и желтые цвета, создавали торжественный и праздничный ритм. Все наполнялось многокрасочным звучанием, увлекая в какой-то сказочный мир неистощимой фантазии.
Изображения зверей, птиц, рыб, реже человека украшали домашнюю утварь или седло и сбрую коня. Мастерам приходилось приспосабливать изображение к самым разнообразным формам предметов: круглым, треугольным, квадратным, пятиконечным, сердцевидным, чечевидным, каким угодно. И они добивались, чтобы изображение покрывало весь предмет, не оставляя пустых мест. Тут нужно многое: хороший навык, чувство ритма и изобретательность. И все это было у древних мастеров.
Они бесконечно варьировали мотивы изображения, легко изменяя пропорции и композицию. Ничто не останавливало их фантазию. Соблюдая ритм и гармонию, мастер заканчивал фигуру животного узорными витками или изображал его распластанным, как ковер из шкуры зверя. Иногда тигры или барсы изображались в торжественном ритме. Они мерно шествовали один за другим в одинаковой позе или соединялись в геральдические пары, как на гербах с изображением двуликого зверя.
Звери и птицы изображались в самых различных состояниях: разъяренные и спокойные, свернувшиеся клубком и распластанные, в прыжке, в полете, в нападении на свою жертву. Ни одно движение не ускользало от пристального глаза художника.
Совершенство искусства изумляло, и, казалось, мастера не знали предела в своей изощренной технике. Но так только казалось. Предел обнаружился и как раз в самом неожиданном – в изображении позы животных.
Участник пазырыкской экспедиции М.П. Грязнов, изучая богатства форм этого искусства, обратил внимание на то, что животные изображаются только в двух положениях: строго в профиль и прямо на зрителя или, как говорят, фронтально. Никаких полоборотов древние мастера не знали. Им недоступна была техника изображения фигуры в усложненном развороте, в различных ракурсах. Но и не отходя от своих канонов, они создавали удивительное разнообразие движений.
Голова и грудь тигра изображены сбоку, а зад круто повернут прямо к зрителю. И неестественность положения не замечается, потому что все поглощено бурным движением. Ощущение движения и извивающихся поворотов создается еще тем, что рельефное изображение часто переходит в объемное.
Мастера умели схватывать напряженный момент движения – свободного прыжка или нападения зверя на другого. Самое же удивительное не в этом. Часто создавались изображения вполне устойчивые, без какого-либо внешнего движения, и все же они внушают ощущение стремительности. Такими свойствами наделены даже изображения голов животных и птиц. Мы видим только голову и небольшую часть шеи, и тем не менее изображение кажется не застывшим, а действенным, в нем все куда-то устремлено и движется.
Секрет этого стремительного движения заключен в вихревых линиях изображения головы и шеи хищника. Рога, клюв, уши, шея извиваются спиральной или волнообразной линией, создавая ощущение толчка пружины, расправляющейся в движении вверх. Все клубится, разворачивается, наполняясь силой броска. Это и создает ощущение прыжка или взлета, хотя изображена всего только одна часть фигуры хищника.
Сила стремительного движения – характерная особенность скифского «звериного стиля». Это искусство распространилось на бескрайних просторах Азии и Восточной Европы, не зная границ. Возникло оно как-то внезапно в VII веке до нашей эры и просуществовало пять веков. Откуда оно пришло? Этот вопрос давно уже занимал мысли ученых всего мира, и ответ на него ищут до сих пор.
Высказывалось предположение, что произошло оно из Ирана, впитав в себя еще образы ассирийского искусства. Эта теория не лишена основания. В VII веке до нашей эры скифы обосновались в Передней Азии, и знакомство с более высокой культурой могло, конечно, воздействовать на их искусство. Но проследить, где, как и когда происходил этот переход от переднеазиатского искусства к скифскому звериному стилю, не удавалось.
Высказывались и такие соображения: кочевые племена скифов заложили лишь начатки звериного стиля. А греки, поселившись на берегах Северного Причерноморья, восприняли его, облагородили, возвели в степень совершенного искусства, и уже после того, вернувшись к скифам, этот стиль получил широкое распространение.
Конечно, общение с греками не прошло бесследно для скифского искусства. Но звериный стиль возник раньше прихода греков в Северное Причерноморье и развивался еще там, где связи с греческой культурой не наблюдались.
Начало звериного стиля искали и в других местах, в архаическом искусстве Микен, в Средней Азии, в Западной Сибири. Но все эти предположения разрушались по мере новых археологических открытий.
Новый толчок к решению спорного вопроса дали золотые изделия с изображениями в зверином стиле, найденные в 1947 году в Зивие, недалеко от Иранского города Саккыза. Нашли эти вещи не археологи, а кладоискатели. Вещи едва не погибли, а уцелевшие попали в музеи Тегерана и в руки коллекционеров разных стран, обратив на себя внимание ученых. Наконец, нашли начало звериного стиля!
Ученые отнесли происхождение вещей к VIII и даже IX веку до нашей эры. Это самая ранняя пора искусства звериного стиля.
Казалось, вопрос прояснился. Теория иранского происхождения звериного стиля подтвердилась. Но вот в 1962 году в Париже была открыта выставка иранского искусства, где были представлены вещи Зивие, собранные из разных коллекций, разбросанных по всему миру. Собранные вместе, они дали возможность сопоставить их и уточнить первоначальные соображения.
Дату изготовления вещей пришлось изменить. Их стали относить не к IX и VIII веку, а к VII и даже VI веку до нашей эры. Но в VII веке до нашей эры были уже созданы вещи, найденные в минусинской котловине в Сибири, которые ученые тоже относят к прототипу звериного стиля. Значит, вещи из Зивие появились либо одновременно, либо позднее минусинских. Опять следы происхождения звериного стиля перекрещиваются и запутывают поиски ученых.
А может быть, никакого единого центра распространения скифского искусства и не было? Тогда его начало следует рассматривать иначе. Оно возникло не в одном месте, а во многих местах, независимо друг от друга. Такую точку зрения высказывал еще академик А.С. Жебелев и у него появились сторонники.
Скифские цари, родоплеменные вожди, знать не довольствовались тем искусством, что создавали свои мастера, и привлекали иноземцев. Нередко в их обиходе были вещи, привезенные издалека. Поэтому археологи так часто находят в скифских курганах самые разностильные вещи. И все же среди этого разнообразия всегда обнаруживается что-то свое, устойчивое и самобытное. Так, искусство древнего Алтая не похоже на скифское искусство Приднепровья, а находки приднепровских курганов отличаются от находок из курганов Кубани.
Как же складывалось это самобытное искусство? В Минусинском крае нашли зародыш звериного стиля в вещах VII века до нашей эры, а зрелый стиль проявился в предметах из Пазырыкского кургана V века до нашей эры. Промежуток в двести лет. Никаких звеньев, соединяющих то и другое искусство, пока не найдено.
За эти два века происходили распадения союза племен, новые объединения и передвижения, а на перекрестке путей встречались разные культуры.
Такие встречи способствовали взаимообогащению искусства. А для этого была хорошая почва – общность полукочевой жизни скифов, сходство общественного строя и верований. Из этой общности, видимо, и родился общий звериный стиль скифского искусства.
Древние мастера Алтая изображали горного козла, лося, барса, орла – зверей и птиц, населявших край. Но среди этих образов встречался и невиданный крылатый тигр. Такое существо нигде на земном шаре не водится, кроме воображения художников. Почему же воображение влекло их к таким чудовищам?
Задолго до появления крылатого тигра в искусстве древнего Алтая в разных странах изображались звери с птичьей головой и крыльями или птицы со звериной мордой. Похож на алтайского крылатого тигра персидский крылатый лев, а еще раньше такой же лев изображался в Ассирии.
Маска для головы коня
Геральдическая пара оленей.
Но почему ассирийский и персидский львы превратились в алтайского тигра? Влияние одного искусства на другое не исключено, однако объяснить это сходство простым заимствованием невозможно. Ассирийские, персидские и алтайские чудовища
Подвеска из дерева
Голова птицы, вырезанная из дерева
Тигр, напавший на горного баран. Аппликации из цветного войлока.
Ассирийские, персидские и алтайские чудовища отличаются своими неповторимыми особенностями. Тут дело не в заимствовании, а в другом. На ранней ступени развития народов складываются представления и верования, которые вызывает в воображении подобных чудовищ.
Ученые заметили, что мастер не произвольно соединил части разных животных и птиц в одно целое, а с определенной последовательностью. Художник старался придать животному больше силы. Копытца у кабана слабые и вместо них он наделяет его когтистыми лапами, у барса появляются крылья, а у горного козла клюв, чтоб усилить их стремительность в нападении.
Зверь становится всемогущим и непобедимым. Он может летать, разить клювом, и лапой, и хвостом. У него не остается уязвимых мест.
Крылатому тигру придается птичья голова с клювом, а к голове прибавляются рога степной антилопы. Он становится не только более сильным, но и страшным, способным устрашить врага своим видом.
Художник изображал не обыкновенных зверей, а существа, наделенные сверхъестественной силой. В них олицетворялись силы природы и от них вели свое происхождение род и племя.
Предком своего рода древние обычно считали какого-нибудь зверя или птицу. Такой прародитель считался священным, ему поклонялись как могущественному защитнику, оберегающему людей рода, как своих детей. И изображения животных не были простыми украшениями одежды и утвари, они должны были прибавлять силу и ловкость владельцу вещей с этими изображениями, оберегать его от всяких напастей.
В пору распадения родовых связей зверь-прародитель стал приспосабливаться к новому складу жизни. Образовались племена, враждовавшие между собой и совершавшие набеги. Выделилась военная знать и вожди племен, богатевшие в войнах.
Теперь роль зверя-прародителя расширилась. Он должен был не только охранять очаги, но и нападать на врагов рода и племени. Искусство стало наполняться мотивами борьбы зверей. И эти мотивы отражали военные столкновения племен. Зверь-прародитель и покровитель племени должен принести победу, И в мотивах борьбы зверей он всегда изображается победителем. Тут даже нет борьбы, а только нападение зверя на обреченную жертву. Орел, вцепившийся в челку коня, или барс, вгрызающийся в круп горного барана, подавляют своей силой и энергией оцепеневших противников.
Зверь-прародитель подавляет не только силой, но и размерами. Его масштабы значительно превышают масштабы других животных. Мастер легко помещает в пасть барса или в клюв грифона горного козла или лося. Несоответствие размеров его нисколько не смущает. Выражая символику рода или племени, он ищет и находит наиболее впечатляющие средства изображения.
Предки и потомки
Скифы обитали в тех местах, где потом появились славянские народы. Не были ли они предками славян? Этот вопрос уже назрел в 1682 году, когда стольник Лызлов написал книгу «Скифская история». С тех пор прошло почти три столетия и вопрос настолько осложнился, что найти согласованного решения не удается до сих пор.
Исторические свидетельства о скифах обрываются в IV веке нашей эры, а славянские племена начинают упоминать с VI века нашей эры. В этом двухвековом промежутке появляются новые племена, но как они связаны со скифами и славянами, не совсем ясно. А главное – нерешенным оставался коренной вопрос о происхождении скифов.
На помощь научному анализу фактов пришла фантазия. Изучать родословные народов стали поэты и художники. Увлеченные этой заманчивой задачей художники Рерих и Богаевский занялись археологическими раскопками и писали картины, навеянные мечтой проникнуть в тайны веков.
Богаевский писал крымские пейзажи, но это был не тот Крым, что стоял перед глазами, а тот, что открывала фантазия из глубин тысячелетий. Художник создавал образ киммерийской земли, таинственной и суровой.
Рериха влекли летописные сказания о варягах и он искал следы древних викингов в северном крае. В летописях сохранились глухие упоминания о приходе на русскую землю северных людей – норманов. Из этих отрывочных сведений и догадок была построена теория, давно уже опровергнутая, о варяжском или нормандском происхождении русского государства. Не чужд той теории был и Рерих. Его фантазия открывала в северном крае дух походов варяжских дружин. Он писал картины с бурным небом севера и суровыми скалами, с взволнованными реками и озерами, с парусниками и отважными викингами в бронзовых шлемах.
Иные лики прошлого возникли в воображении Виктора Васнецова. Он видел в скифах дикие орды кочевников, нахлынувших на русские земли из азиатских степей. В картине «Битва русских со скифами» он создал собирательный образ вражьей силы кочевников и русских витязей, защитников родной земли. Фантазия В. Васнецова пошла вразрез с историческими фактами. Никаких сведений о встрече и боях русских со скифами не было.
Напротив, Блок видел в скифах не вражью силу, а корни русского народа, хотя и считал этих отдаленных предков азиатскими кочевниками. Поэму «Скифы» он начинает категорическим утверждением: «Да, скифы – мы, да, азиаты – мы, с раскосыми и жадными очами».
Корни русской культуры на скифской земле в Приднепровье искали поэты и художники, объединившиеся вокруг Давида Бурлюка, среди которых был и молодой Маяковский. Они называли себя будетлянами – людьми будущего, а свое объединение – Гилея, именем той страны, где, по словам Геродота, зародилось скифское племя.
Сложный вопрос стал спорным. Фантазия путалась в лабиринтах истории, натыкаясь на разноречивые факты.
В советское время, особенно в последние годы, когда фронт археологических исследований расширился, мысль ученых распутывала скифский клубок. И хотя связующие нити то тут, то там обрывались, все же многое уже прояснилось.
Теперь установлено, что скифы вели не кочевой, а полукочевой образ жизни, создали свою самобытную культуру и строили города, а в III и II веках до нашей эры образовали скифское государство.
Теперь окончательно решен вопрос о происхождении скифов: они принадлежали не к монгольскому, а европеоидному типу. Но дальнейший склад народности среди скифских племен шел неодинаково.
Алтайцы в скифское время были европеоидами, а потом у них возобладала тюркско-монгольская примесь. Но культура, созданная в скифское время, всё же пережила два с половиной тысячелетия. Она сохранилась в некоторых обрядах и образах искусства нынешних горноалтайцев. Алтайские шаманы украшали свою одежду изображениями зверей, вырезанными из кожи и войлока. Они поразительно походили на зверей в скифском зверином стиле, хотя и были значительно грубее, потеряв художественную силу. А среди золотых вещей из скифско-сибирской коллекции Петра I нашлись изображения с сюжетами, совпадающими с мотивами тюркско-монгольского героического эпоса.
Совсем другие связи и соответствия обнаруживаются в скифской культуре Северного Причерноморья. Уже давно было замечено сходство орнаментальных мотивов скифско-сарматского искусства с мотивами русского народного творчества. Как будто летящие птицы, что в схематизированном изображении скифов представлялись в виде крестиков, перелетели сквозь века в орнаменты русских вышивальщиц.
В недавних открытиях в Неаполе Скифском обнаружилось еще больше соответствий. Дом с двухскатной крышей и коньками на ней в росписи скифского склепа удивительно походит на русские избы. Два конька по сторонам и копья посередине, что изображены в скифском склепе, – излюбленный мотив деревянной резьбы, венчающей украинские хаты.
Близость искусства установлена, но выводы из этого далеко не ведут. Лингвисты установили другие факты – различие языков скифов и славян.
Скифская письменность ученым неизвестна, и, вероятно, ее и не существовало. Правда, были обнаружены какие-то загадочные скифские знаки, но составить по ним алфавит пока что никому не удалось. Зато у античных писателей сохранились скифские названия местностей и собственные имена. И этого было достаточно, чтобы восстановить корни скифского языка. Оказалось, его основа была североиранской.
Корни скифских слов сохранились в живом языке осетин. Теперь можно было раскрыть значение слов, составляющих скифские имена или названия местностей.
В скифской легенде, пересказанной Геродотом, упоминаются три сына скифского прародителя: Арпоксай, Колаксай и Липоксай. «Ксай» – иранский корень и значит «повелевать» или «властвовать», Арпо по-осетински – река Днепр, а Кола – солнце. Значит Арпоксай – Днепр-царь, а Колаксай – солнце-царь, не выясненным остался третий сын. Но это не так уже важно. И для него установлено значение более двухсот скифских слов.
Исследования лингвистов вели дальше к новым сближениям скифов и осетин. Оказалось, некоторые скифские обычаи и названия обнаруживаются в древнеосетинских сказаниях и сохранились в быту осетин еще и теперь.
Олени, вырезанные из кожи для седельной покрышки
Лев, вырезанный из коры и покрытый оловянной фольгой
Но все же это не опровергает связи скифов Восточной Европы с древнеславянскими племенами.
Многие обряды скифов сохранились в языческих обрядах славян, а в славянских языках – некоторые скифские корни. Кто же такие были скифы? Откуда они появились в Восточной Европе? Ответ на это можно найти у Геродота, но ответ его двойствен. В двух легендах о происхождении скифов Геродот говорит, что скифские племена зародились в Приднепровье. Значит они были коренным населением Восточной Европы. А в другом месте он говорит, что скифы пришли в Европу с востока. Какая же из этих двух версий верна?
Вот это и вызывает споры ученых.
Сторонники версии о восточном происхождении скифов находят подтверждение ее в языке и искусстве скифов. Они рассуждают так: североиранский язык скифов особый, он сложился в Средней Азии, где обитали саки и массагеты. А то, что скифы пришли в Европу с востока, доказывается тем, что в курганах Приднепровья было немало найдено вещей восточного происхождения.
Но большинство ученых рассуждает иначе. Геродот, как и многие другие античные авторы, под общим именем скифов подразумевал различные по своему происхождению племена. Сако-массагетские племена – это не те скифы, что обитали в Восточной Европе. Несмотря на сходство культуры, все же обнаруживаются особенности, отделяющие древние племена Средней Азии, Западной Сибири и Прикубанья от племен, населявших степи и лесостепные полосы от Дуная до Дона.
Из этого разграничения начинается новая цепь заключений. В степях и лесостепи Восточной Европы, по словам Геродота, обитали четыре скифских племени. Но разделяет их он странным образом. Одних называет «скифы пахари», других «скифы земледельцы», третьих «скифы кочевники», а четвертых «царские скифы», которые тоже оказываются кочевниками. Какие же различия могут быть между пахарями и земледельцами? Тут только разные слова, а значение одно: те и другие земледельцы. Значит Геродот различал племена не по роду хозяйства. По языку он тоже не разграничивал племена, считая, что у них общий язык. Остается различие в происхождении. Этим и отличались друг от друга четыре племени, названные Геродотом. Одни были пришлые племена, с востока, а другие – коренным населением Северного Причерноморья.
Какие из четырех племен были пришлыми и какие коренными – сейчас еще нелегко установить. Но из этого разграничения можно сделать вывод, что коренное население Приднепровья, входившее в скифский союз племен, было родственным раннеславянским племенам.
Как потом соединились скифы в славянском союзе племен – еще не совсем ясно и тут требуется еще много археологических исследований. Но так или иначе: племена, носившие название скифов, внесли крупный вклад в древнюю культуру народов Советского Союза. А скифское искусство, собранное в наших музеях, до сих пор сохраняет свою художественную силу.
