Не искал почета, не искал золота; искал правду. Когда увидел — ушла правда, тогда умер Кемал-бабай.
Сколько лет было Кемал-бабаю, не знали. Думали — сто, может быть, двести.
Он жил так долго, что вся деревня стала родней; он жил так много, что дряхлое ухо не различало шума жизни, а глаз перестал следить за ее суетой.
Иногда о нем забывали, и только, когда весеннее солнце заливало золотом лучей вершины Карадага, вспоминали, что он жив.
— Опять идет на гору.
Кемал-бабай шел, чтобы омыть лицо весенней струёй из родника. Навстречу неслись гимны аромата цветов; легкий бриз играл, лаская землю; радость бытия наполняла существо. Кемал-бабай прислушивался к доходящим ощущениям и в них искал себя.
Старый, дряхлый Кемал-бабай, ноги которого еле двигаются и руки с трудом поднимаются для молитвы, ты ли тот самый Кемал, который в бурную ночь плыл между скал к кораблю, чтобы предупредить об опасности. Смелый Кемал, не боявшийся самым сильным и богатым говорить в лицо слово правды; Кемал, которого изгнали из девяти стран, ибо, кто говорит правду, того изгоняют из девяти государств, как потом стал говорить народ. Катилась жизнь твоя, Кемал, как бурная река, пока не нашел приюта в бедной деревушке.
Кто знает коран лучше муллы, кто понимает арабскую книгу, кто побывал в Мекке и Стамбуле — тот мудрый человек. А мудрого человека не тронут в деревне.
И вот долго живет Кемал под Карадагом, много весен прошло; и каждую весну идет на гору, к ручью, где делает на дереве зарубку. Потом сочтет — сколько лет ждал правду на земле. Потому что все ждет ее чистый духом человек.
Так думал Кемал-бабай, спускаясь в долину, когда вечерняя синева бежала по склонам вслед за уходящим светом дня. Так шли годы, много уже зарубок на дубе, до ветвей дошли.
И вот пришло время зноя, какого не знали раньше. Солнце выжгло траву, иссушило лист; вымерли ручьи; воздух жег дыхание.
Молились в мечети; спрашивали Кемал-бабая:
— Что будет?
— Покажется месяц, пойдет дождь, землю зальет. Горе будет.
Ждали люди. Сверкнул серебристый серп и на безоблачном небе, — не похоже было на дождь.
— Плохой пророк Кемал-бабай.
Но за ночь набежавшие тучи потушили огни звезд, блеснула разгневанная молния, загрохотал перекатом по горам гром; понеслись по земле странные голоса и диким ревом загудел ливень. Не было еще такого.
— Правду сказал Кемал-бабай!
Испугались люди.
— Горе будет, сказал.
И настал ужас.
Хлынул на деревню бешеный поток с гор и унес в море всех, кто не успел бежать. Обезумел богатый Белли. Клялся все вернуть, что отнял у соседа, — и дом и сад, если найдется дочь. Старый Муслядин умолял помочь ему, — все долги простить. И было чистое сердце у них. И вспоминали имя Аллаха, даже кто никогда не произносил его. Ибо было горе кругом, и не надеялись на себя.
Молились в мечети; ждали, что скажет Кемал-бабай.
Как в арабской книге читал Кемал-бабай в их сердцах; знал, что думали и, казалось ему, что стала близка правда. Вышел на крыльцо, посмотрел туда, где завернулся в облако Карадаг. Чудился ему свет зеленый, как чалма Пророка. Смотрели люди — не видели.
Прислушался Кемал-бабай. Сверху, с неба ли, с гор, — неслись радостные голоса. Слушали люди — не слышали. А через день там, куда смотрел Кемал-бабай, засверкал солнечный луч.
Прошла беда, пришли в себя люди. Многих не стало. Взяли себе соседи их землю и благодарили Аллаха, что не их постигла гибель.
Почувствовал Кемал-бабай, что убегает правда и начал корить людей. Больше всех обидел бедных коктебельский мурзак, больше всех корил его; запретил деревенским ходить к нему. А когда некоторые пошли тайком, — отвернулся от них в мечети.
— Кто с вороном пирует, у того не бывает чистого клюва!
Растерялся мурзак, не знал, что делать. Достал из сундука кисет с червонцами и понес ночью к Кемал-бабаю.
— Не срами только.
Швырнул червонцы Кемал-бабай.
— Уходи!
Упал мурзак перед стариком на колени, стал просить.
— Скоро умрешь, на всю деревню сделаю поминки, на могиле столб с чалмой поставлю; много денег дам имамам; скажут имамы: — Кемал-бабай был святой, Кемал-бабай — азиз. Все сделаю, похвали людям меня.
Понял Кемал-бабай слова мурзака, отвернулся от него. Закипел гневом мурзак, как ужаленный бросился на старика и начал бить его.
— Скажи, что сделаешь, как я хочу. Или убью тебя.
— Убей, — хрипел Кемал-бабай, переставая дышать.
Пришли на утро люди и увидели, что умирает Кемал-бабай. Ничего не сказал, что случилось с ним. Знал, что не нужно больше корить мурзака. Знал, что ночью занемог мурзак и больше жить не будет.
Спросили люди: не надо ли чего и где схоронить его.
— Там, где упадет моя палка.
— Вероятно, бредит старик, — думали.
Но, собрав последние силы, поднялся Кемал-бабай, перешагнул порог, бросил кверху свою палку, зашатался и испустил дух.
А палка высоко взвилась к небу и полетела на Карадаг. Побежали за ней люди и нашли ее у ручья. Там и схоронили святого.
И, схоронив, сосчитали, сколько было зарубок на дереве.
— Девяносто девять…
Решили, что было Кемал-бабаю сто лет и сделали сотую.
Настало хорошее время. Горы покрылись зеленой травой. Быстро оправились тощие стада. Не возвращались на ночлег домой, ночевали в горах, и по ночам чабаны видели зеленый свет на могиле Кемал-бабая. Посылал мулла проверить, — сказали, что правда.
— Уже не в самом ли деле азиз Кемал-бабай?
Ждали чудес. И случились чудеса. Из Отуз, Коз и Капсихора привозили больных. Многим помогало. Тогда имамы объявили Кемал-бабая азизом. И немощные стали приходить со всех сторон Крыма. Приходят и теперь. Привозят больных из Алушты и Ускюта, из Акмечети и Бахчисарая. Говорят, всем помогает, кто приходит с чистой душой. Всю жизнь искал правды Кемал-бабай; кто придет к нему с правдой, тому поможет он.
Потому что Кемал-бабай — азиз, святой.
